По сердитому виду бригадира и по отдельным фразам, которые успел схватить на лету, Шурка заключает, что бригадира ругают: зачем с вечера не сказал людям, что молотьба останавливается — ячмень еще сырой.
Кочегар Лаврик, уже нагнавший пару «на восемь» по манометру, выслушав Шурку, в сердцах сплевывает и ругается тяжело, матерно.
Шурка глядит на него несколько секунд с большим тяжелым любопытством, недоуменно застывшим в широко открытых, доверчивых глазах.
Но потом, точно спохватившись, подгоняет своего «Рашевского» нетерпеливым стройным пританцовыванием маленького туловища и легкими ударами коротких, упругих ног по бокам коня.
— Дуля, — зовет опять Токмань только что вернувшегося на бригадный двор Шурку. — А ну, поняй на тот край, загадай бабам, досе дома стираются, бисови души!
Шурка готов. Загадывать он любит. Только кричит:
— Дядько Серега! Я на «Скрипальку» сяду, а то «Рашевского» заездию, а ему косить!
И, не дождавшись разрешения, летит на лужайку, что начинается тут же за конюшней, ловит стреноженную и пущенную по траве «Скрипальку».
— Эх ты, стригуха горбатенька! — покровительственно и насмешливо разговаривает он с кобылицей, накидывая поводок и взнуздывая ее.
Солнце забралось уж так высоко под облака, что Шурка теперь его и не замечает. Только чувствует. Поэтому время от времени снимает с головы зеленую кепку с большим значком — портретом Сталина, нацепленным на измятый околышек, и, подняв низ рубахи, вытирает им крупные капли пота на крутом упрямом лбу.
Он едет не по дороге, а прямо по-над хворостенными заборами и жерделовыми садками. И без церемоний в’езжает прямо на базки к тем хозяйкам, про которых известно ему из давнишнего опыта, что сидят еще дома.
В’езжает и во всю свою шумливую глотку кричит:
— Тетко Зарудниха!! Казал дядько Серега: — Выходьте. Зараз штраховать и судить вас будем!!!
Шурка Дуля любит и умеет «загадывать».
Иван Горелов
Лирические эскизы о классовой борьбе
Помполиту Отрадно — Кубанской
МТС тов. В. Христофорову
За МТС на волнистых просторах
Ветром разлит урожайный шорох.
Дорога прохладой срывала усталость,
Петлилась по склонам, в ярах расплеталась.
Стремительно нас по хлебам вела
К ударным бригадам, к горячим делам.
Спешим, но тревогой и ветром залито
В открытой кабинке лицо помполита.
Ему, северянину, незнакомы
Такие обильные черноземы,
С ветром бензиновым, с летом полынным
Живородящие эти равнины.
Дома у них на лысеющих горках
Рыжая почва, тощая корка.
Дыхом гнилым в огневище зари
Чадят заболоченные пустыри.
У скирд на току тишина легла.
— Как дела?
— Плохие дела…
У бригадиров огонь в прожилках
Высекла мертвая молотилка.
Чужая рука, что советы громила,
Запрятала в сноп заржавевшие вилы.
Зубья скрошил, растерял барабан —
Это — борьба…
У тихой дороги, в зеленой глуши,
Стоят пионерские шалаши.
Едешь ли поздно, едешь ли рано, —
Всегда на посту боевая охрана.
Досуг озорной, радость игрищ и пряток
Без боли покинули эти ребята
И вышли на голос созревшей степи
Вместе с отцами колхозы крепить.
Но хватит ли силы врагу угрожать?
Спокойно ли зреет большой урожаи?
— Спокойно зреет! — малыш сказал.—
— За каждым кустиком есть глаза.
Выслушать рапорт пришлось наклониться:
— Сегодня кулачку поймали с пшеницей!..
Дозорные вышки. Бинокль и труба.
Это — борьба.
Веселая степь, говорливая степь
Устала колосьями шелестеть.
Моторы на таборе, близится осень —
Вторая бригада сегодня не косит.
Вчера на загоне проныра кулацкий
Шептал трактористам про «отдых», про ласки.
И челюсти судорогой злобной свело —
— Эх, тяжело…
А раньше-то, в юность, на летней полянке,
Пьяные девки, степные тальянки…
Уйдем погулять, побусать непременно…
…И в срок не вернулась ушедшая смена.
Моторы на таборе, близится осень
Вторая бригада сегодня не косит.
Их сои сторожит у криницы верба.
Это — борьба…
Цыгарка растерта. Курить не докончив,
Вскочил помполит в храпящий вагончик.
Комсомольскую смену сон сковал,
Восемнадцать в спецовке лежат наповал.
Семнадцать часов не вставая косили,
Насколько хватило радостной силы.
Покою отдали четыре часа —
И снова зажглись у моторов глаза.
От клекота низко качнулись хлеба.
Это — борьба!