Жданько — Я так, для смеху.
Кузя — И для демонстрации своего ума.
Жданько — Не кусай! Не кусай!
Кузя — Ты когда-нибудь будешь сидеть спокойно?
Жданько — Я в доме беспризорных насиделся. Спасибо.
Шпак — Так вот — думал, а потом советовался с секретарем. (Кузя утвердительно кивает).
Санька — Шпак, конкретно.
Шпак — В нашем цехе бывает масса простоев. Я докапывался — почему? И понял, что это от прогулов является.
Липшиц — Как это от прогулов?
Шпак — А так, товарищи, шлифовальный отдел только каленые инструменты обрабатывает. А между тем, как раз в закалочной и задерживают. Самый лучший калильщик…
Липшиц (прерывая) — Речкин?
Шпак — Ага, он! Самый лучший почти каждую неделю пьянствует.
Жданько — Выгнать!
Кузя — Ты слушай.
Шпак — Это не спасение. Все пробовали. Ничего не помотает. Выгони — в цехе дело застопорится.
Жданько — Тю… Из-за одного?
Шпак — Что ты тюкаешь? В том-то и дело, что и один много значит. Другого калильщика уже полгода ищут, и все нету.
Липшиц — На бирже нет?
Шпак — Кто-б тогда голову морочил? Нету! Даже окружной город запрашивали. Ты шутишь, сейчас строительство какое! Люди нарасхват, а насчет квалифицированных, так и говорить нечего.
Санька — А убеждать Речкина пробовали? Ну говорить и тому подобное?
Шпак — Что-ж, слушает. Краснеет даже, соглашается, а потом опять по банке.
Жданько — От така кака!
Кузя — Товарищи, сейчас перед нами очень острый и очень глубокий вопрос. С одной стороны погибает, разрушается человек, молодой, способный, товарищ Речкин; с другой стороны — мы видим, какой конкретный вред приходится от этого переносить социалистическому строительству и соцсоревнованию. Мы, как комсомол, не должны отдать врагу ни одного нужного, полезного человека.
Санька — Ты, Кузя, говорить навострился. Хоть запутанно и длинновато, а ничего. Насчет Речкина — да. Картина, хоть похоронный марш играй.
Липшиц (прося слова) — Разреши мне? (Кузя утвердительно кивает). Товарищи, секретарь перед нами поставил большой политический узел, и мы, как передовой авангард пролетарского молодняка, обязаны этот трудный узел развязать. Недаром говорится — молодыми зубами разгрызайте, распутывайте туго завязанные узлы науки и жизни. (Приоткрывается дверь, и выглядывает Феня).
Кузя (Фене) — Вам что, гражданка?
Феня — Я извиняюсь, молодые люди! Я, как квартирная домохозяйка, хочу предложить вам чаю не желаете?
Кузя — Спасибо, гражданка, но мы чаю не хотим, не надо.
Феня (Увидев Жданько, входит) — Здравствуйте, товарищ Калачников! Разве не узнали? (Все удивленно оглядываются — кто среди них «Калачников»? Жданько смущенно отвернулся). Что это вы и здрасте отдать не хотите!
Кузя (строго посмотрев на Жданько) — Гражданка, мы все вас очень просим, будьте добры, у нас заседание…
Феня — Какие вы, молодые люди, невежливые к дамам. Можем и уйтить, что-ж из этого. (Уходит, напевая «Дорогой длинною»).
Кузя (Жданько) — Хорошо, нечего сказать, «товарищ Калачников»! (Жданько вскакивает, намереваясь уйти. Кузя останавливает его). Куда? Товарищ Жданько, призываю к дисциплине. Стой! Прошу не срывать. Садись. (Жданько мнется). Товарищ Жданько, ты думаешь, что ты делаешь? (Жданько садится). Заседание продолжается. Товарищ Липшиц!
Липшиц — Да, товарищи, мы на Речкина должны повлиять… но у меня, признаться, нет предложений, — дело трудное.
Шпак — Разрешите мне, товарищи. Я уже об это… говорил с Кузей. Он сначала возражал…
Кузя — По существу давай…
Шпак — Дело такое, товарищи, что я и сам долго сомневался, да и вообще того…
Санька — Ну что? Говори.
Шпак — Речкин, товарищи, от любви пьянствует. (Жданько, Липшиц привскакивают).
Липшиц — Как, как? от любви?
Жданько — От любви? Ой, дайте горячего леду! Не чуди, Шпак, брось.
Шпак — Честное слово, товарищи! Я сам себе не верил. Специально и с ним говорил и наблюдал.
Жданько — Чепуха. Никаких любвей нету на свете.
Липшиц — Товарищи, я ничего не понимаю: Речкин, водка, любовь… Что-то мещанством отдает. Не тратим ли мы зря времени?