Маня — Удастся ли?
Шпак — А ты постарайся — и удастся. Сейчас главная работа твоя. Нам только бы толчок дать, а потом мы все за него возьмемся.
Маня — Трудно, понимаешь. Тут артисткой надо быть.
Шпак — Положим, этого качества у тебя хватит, не задавайся.
Маня — А что если он пьяным придет!
Шпак — Пьяным… Ну, тогда того, придется отложить. Но нет, этого не будет, я с ним говорил. С тех пор, как я помогал ему письмо тебе писать, он мне все свои тайны открывает.
Маня — Сеня, а не ошибаешься ты насчет его любви? Мне, по правде говоря, это как-то не верится. Неужели человек до такой степени может одуреть, чтобы от любви окончательно с ума сходить?
Шпак — Я сам так думал. Да, оказывается, бывает. По научным данным, тут какие-то природные законы вмешаны. Как придет пора, хоть «алла» кричи. Сил накапливается — не провернешь, вот тут-то и смотри в оба, сумей должное направление дать, а как дал — тогда только держись.
Маня — Я тоже что-то читала об этом. (Смотрит с обрыва вниз). Тише, идет! (Шпак подходит ближе).
Шпак — Идет? Где?
Маня — А вон через мостик переходит. Видишь?
Шпак — Ага, значит, он сюда с этой стороны поднимается. Ну, Маня, не подкачай. Выполни нашу просьбу и свое обещание.
Маня (смеясь) — Хорошо, товарищ, постараюсь.
Шпак — Да хорошенько его, со всеми фокусами, чтоб забрало сильнее.
Маня — А ну тебя, ладно уж, иди. Да недалеко (Провожает Шпака).
Феня (приподнимаясь из-за куста) — Побей бог, ни черта не понимаю!
Маня возвращается. Феня прячется. Маня вынимает зеркальце, поправляет волосы потом раскрывает книгу и углубляется в чтение. Пауза. Появляется запыхавшийся Речкин.
Речкин — Здравствуйте, Маня…
Маня — Добрый день, товарищ Речкин.
Речкин (разочарованно) — Что вы, Маня, все Речкин да Речкин? Будто у меня и имени нет!
Маня — Разве это не все равно?
Речкин (смущаясь) — Нет, конечно. По имени приятней.
Маня — Как вижу, вы здорово любите в тонкостях разбираться.
Речкин — Я очень развито чувствую. Особенно, если вы говорите.
Маня — Что же вы стоите? Садитесь.
Речкин — Ничего… я так… спасибо… (Оглянувшись) — Маня, я извиняюсь… Ну, как… вам… Я очень извиняюсь…
Маня (поднимая голову от книги) — За что?
Речкин — Да знаете… тогда, насчет… выпивши был…
Маня — Ах, вон что! Оставим это. Садитесь. (Погружается в книгу). (Пауза).
Речкин (опускается на колени, мнет фуражку в руках) — Маня!
Маня — Что вы?
Речкин — Смеркается, хочу сказать, а вы литературу читаете. Можно зрение глаз попортить.
Маня (смотрит вокруг) — Да, верно. Солнце почти село. Но, представьте, интересная — оторваться трудно.
Речкин — Да, бывает…
Маня — А вы любите читать?
Речкин — Очень даже. Особенно, если книга с большим юморизмом написана или еще про любовь…
Маня — Про любовь… А это о другом: о девятьсот пятом.
Речкин — Когда казаки нагайками народ ублаготворяли? Знаю! Тогда, помню, и отца из ресторана выгнали.
Маня — Как из ресторана? Напился?
Речкин — Нет, не напился, трезвого.
Маня — Так как же?
Речкин — Очень даже просто. Он (смущаясь), как это… ну… официантом служил. Долго служил, а потом случай вышел.
Маня — Какой случай? Интересно!
Речкин — Приехал какой-то барин гулять. Конечно, нажрался, как следует, и пива попросил. Отец принес, откупорил, в стакан налил, а тут, как оно вышло — не знаю, то ли в бутылке была, то ли в стакан с лету упала муха. Вскипел барин да стаканом в отца, — так сразу губа выше носа и стала. Не вытерпел отец, зашатался да барину кровавую слюну прямо в морду плюнул и упал…
Маня — Упал?
Речкин — Да… Нервы подействовали. Очень чувствительный был. Бывало, как свободный день, так мы с ним в поле — щеглов, чижиков, дубоносят ловить. Целыми днями пропадали. Как, скажем, завидит — косяк летит, загорится весь, затремтит, а поймаем — снова выпустит.
Маня — Поймает и выпустит?