Маня — Что, Ваня-а! (Машет рукой, потом отходит).
Шпак (крадучись) — Ушел?
Маня — Ушел.
Шпак (выпрямившись, жмет Мане руку) — Удачно, сверх ожидания удачно! От имени всех наших ребят — спасибо! (Маня, сжимая руку Шпака, улыбается). Теперь его у Бугая вырвать да на другую квартиру перевести…
Маня — Да, это верно. Бугай ничему хорошему не научит.
Шпак (смеясь) — А парень ничего! Надимистый будет, его только растормошить хорошенько.
Маня — Сначала ничего был, а потом так руки сжал, что я даже испугалась… немного.
Шпак — Пугаться нечего. Охрана надежная.
Маня — Ты? Я бы этого не сказала. Он здоровый, как чорт. Я как-то об этом раньше и не подумала.
Шпак — А я говорю — надежная.
Маня — Да что там, брось!
Шпак — Вот чудачка! Ну, скажи, ну, примерно: «Ах, что вы делаете! Пустите!».
Маня — Так что?
Шпак — Скажи, да погромче.
Маня (смеясь, вскрикивает) — Ах, что вы делаете! Пустите!
Из-за кустов поднимаются: Санька, Кузя, Жданько и Липшиц.
Маня (увидав их) — Ах, вы черти! Фу, мне аж стыдно, вы все видели! (Шпаку) — Чего ты мне раньше не сказал? (Идет к комсомольцам).
Шпак — Зачем? Так лучше, свободней. Больше творческого размаху.
Жданько — Ох, и молодец же ты, Маня! Я чуть со смеху не подох.
Санька (Жданько) — Какого чорта? Ты как грудной младенец, не понимаешь, что ли?
Липшиц — Пошли, ребята, на лодке кататься!
Голоса: «Пошли!» «Двинули!» «Давай, сюда спустимся». Уходят, поют. Песня удаляется. Из-за кустов, хромая, выходит Феня.
Феня — Ох, ох, пересидела! Ступнуть не могу — нога, как деревянная! (Останавливается и смотрит вслед ушедшим). — Видали, а? облапошили как! И все он, тихоня эта, Шпак верховодит. Ну, погоди, сваха чортова, я тебе эту лавочку поломаю! Я тебе покажу, как нежную женщину в нервы бросать (идет, хромая), я тебе покажу… сатана, идол проклятый…
Занавес.
Комната Речкина в доме Репетуна. Окно, две двери, стол, стулья, кровать. Близится вечер.
Речкин, наклонясь над столом, чертит. Репетун в рубашке и со спущенными оплечьями подтяжек, заложив назад руки, ходит по комнате.
Репетун (усмехнувшись) — Ты говоришь, почему веселый я! От природы, дорогой. И мой отец такой был. Шутить любил — хлебом не корми. Один раз — и где он ее достал — шубу купил на паровозе ездить. Да не простую, а на собачьем меху. Воняла, страсть. А тут как раз рождество подходило. Поп по домам с молитвой ходил, и отец к нему, спьяну, пришился. Предупреждающим. И что ты, Ваня, думаешь, — собаки за ним стаями. Брешут, под ноги кидаются, за шубу хватают, прямо караул. Поп терпел, терпел и не выдержал: «Тарас Никифорович, да что это, говорит, за нами как собачья свадьба бегает, итти нет возможности. Гони ты их каменьями». Отец отвечает: «Как, батюшка, можно! А может они благословения добиваются, кто-же их разберет? Ведь, акромя гавканья, животная абсолютно бессловесная».
Речкин (смеется) — Вот это так заправил!
Голос жены Репетуна за дверью: «Алеша! Алексей Тарасыч! Так я пошла. Самовар наготовлен, только поджечь».
Репетун — Очаровательно! А ты надолго? (Голос жены: «Как собрание — часов в одиннадцать»). Ну, валяй!
Речкин — И жена на собрание?
Репетун — А как же, и она человек, хоть и домашняя хозяйка. (Подходит к окну, раскрывает его и выглядывает, потом кланяется). Здравствуй, здравствуй, красавица! Издалека? Ага, молодцом! (Кивает на Речкина). А мой новый квартирант дома занимается. Чем? Черчением чертежей.
Речкин (бросается к окну) — Кто там, кто?
Репетун (кивая головой) — Да, да, всего! До свиданья, бонжур! (Речкину): Замечательная девица! Щеки, как излом красной меди.
Речкин — А кто там, Алексей Тарасыч?
Репетун — Маня, фабзавучница наша, Дернова.
Речкин (смущаясь и краснея) — А-а…
Репетун (лукаво) — Чего это тебя в краску ударило?