Дальше слов не было слышно. Зал захлебнулся аплодисментами и могучим прибоем оркестра.
Доклад окончился скоро. Оркестр резанул устоявшуюся тишину, и сильные звуки революционного гимна долго полоскались в зале.
Затем рапортовали цеховые ячейки. Один за другим выступали ребята и выкладывали свои достижения и успехи.
«И все-таки чего то нехватает. Эх, не добили мы его, проклятого. А добьем. Будет сто. И больше ста будет», — думал Калюжный, слушая отчеты.
— Итак, товарищи, мы переходим к последнему вопросу, — к премированию.
Зал задвигался, зашевелился. Поверху поплыл легкий говорок.
На авансцену вышел Еремин и выкрикнул:
— Калюжный!
Председатель подхватил:
— Премируется посылкой в дом отдыха.
Вихрь аплодисментов смешивается с звуками оркестра. К эстраде пробирается широко улыбающийся Калюжный.
— Юдушкин! На две недели в дом отдыха.
— Горский!
— Ну, корешок, поздравляем.
Калюжного обступила бригада..
— Крой теперь да поправляйся.
— Рановато, братцы. Вот перекроем его проклятущего, тогда уж…
Филипп до боли пожимает товарищам руки.
— Перекроем!
Таганрог.
Вал. Вартанов
Карты
М. Решетников
Сталь комсомольской плавки
В потертом американском костюме торопился куда-то мастер Шмидт и остановился у станка светловолосого парня.
Петя удивленно глядел в большие черные глаза иностранца. Эти глаза глубоко ввалились в череп, в округ них на бледном лице расходились синие круги: отпечаток длительной безработицы и скитаний в трущобах Нью-Йорка.
Сейчас в этих глазах — искры тревоги.
— Товарищ, — смешно произнес иностранец и снова смолк. Нет у него больше русских слов. Шмидт протянул руку с деталью, об’ясняя жестами брак.
Быстро, как ток, проносились мысли у Пети:
«Опять брак, снова говорильня. Из ударников выкурят!»
Голубые глаза беспокойно и быстро побежали по станкам. Увлеченные работой, формовщики не обращали внимания на Петра и мастера.
«Не видят? И не покажу!»
Ловко, как кошка, схватил деталь, не задумываясь, бросил в кучу наваленных опок. Гулко звякнул брак, запротестовавшая пыль медленно оседала. Еще раз осмотрел ребят: «Не видели. А мастер? Ну, что мастер! Ерунда, — ловкость рук и никакого мошенства»…
Шмидт смотрел еще с минуту на Петра, на его упругие играющие мышцы, на выпуклую грудь и комсомольский значок на фуражке. В недоумении пожал плечами и быстро отвернулся, вспомнив про плавку. Но тут же столкнулся с подходившими комсомольцами. Все трое рассмеялись. Иностранец вежливо раскланялся, произнося свое единственное слово — «товарищ».
Петя кусал запеченные губы, думал: «Зачем активисты пришли? Не видели ли они брак?» Яша — секретарь коллектива — не доходя до Петра, заговорил: