— Что-ж ты, сволочь, молчишь? Аль языка нет?
Сухой и жилистый махновец в белой папахе с черной лентой на ней, ехидно захохотал.
— Да что там с этим супчиком разговаривать. Ему надо нашинскую люминацию устроить.
И махновец, пробившись сквозь строй отряда, подошел к Сизову.
— Держи его, да покрепче.
Мохнатая бечева обкрутила туловище Сизова. Руки были крепко привязаны к рулю.
— А теперь даешь люминацию!
Из фляжек хлынул бензин. Сизов чувствовал, как серая жидкость расплывается по его одежде, бежит по телу. Он до крови прикусил губы и, посмотрев на злобно смеющиеся лица бандитов, крикнул до хрипоты:
— Гады! Это вам так не пройдет!
— Пройдет или нет, а тебя сейчас пот прошиб, — попытался острить сухой, жилистый махновец, вынимая коробку со спичками.
— Зажигай, Павленко, а ты, Ерилов, мастер по моторам, педали мотоциклетные нажмешь!
Вспыхнула спичка. Брошенная на облитую одежду Сизова, она быстро превратила его в пылающим костер. Сизов застонал, беспомощно ворочая туловищем.
— Пущай мотор… да машину не забудь под обрыв направить!
Мотоцикл сорвался с места и, никем не управляемый, помчался по степи.
Красное пламя охватило Сизова. Казалось, что мчался не мотоцикл, а огненный столб, гонимый сильными порывами ветра.
Вот и обрыв.
Мотоцикл, словно самоубийца, бросился вниз, разбившись об острые камни.
До вечера ждал отряд сообщения от Сизова, пока проезжие крестьяне не сообщили о случившемся.
Ночью комсомольцы и два броневика пошли в наступление на хутор Калиновчик. Бандиты были застигнуты врасплох. Завязался бой. Отряд Чернова показал исключительное геройство. Махновцы дрогнули и начали отступать. Отряд по пятам преследовал убегающих бандитов, со всей беспощадностью расправляясь с теми, кто сеял ужас и разорение для трудящегося крестьянства.
На следующий день хоронили Сизова.
Было пасмурно и хмуро.
Крупные капли дождя, словно слезы, падали на землю.
Над зияющим провалом могилы склонилось боевое знамя комсомольского отряда.
Рассеялись в воздухе последние прощальные слова.
На могилу брошена последняя горсть земли.
В Голодаевке на площади выросла свежая могила с дощечкой и надписью:
Лектор, он же секретарь Екатериновской ячейки комсомола Бердник, потирая от холода руки и постукивая о пол дырявыми ботинками, выпустил изо рта «пар».
— Итак, товарищи, лекция по истории революции закончена. У кого есть вопросы?
«Коптилка» бледно мерцала. Небольшая темная комната с обваленными стенами, откуда врывался назойливый декабрьский ветер, напоминала сырой подвал. Два стула весьма подозрительного качества и опрокинутая на бок разбитая скамья представляли собой всю мебель. Махорочный дым беспрерывно поднимался вверх и казалось, что над головами слушателей, вместо потолка, плавают крутые, как взбитое тесто, облака.
— Ну, чего же молчите, — волновался Бердник. — Если что непонятно, спрашивайте.
Затрещал стул. Отряхивая с полушубка грязь, поднялся «несчастливец», упавший вместе со стулом и, под общий смех, раздраженно заметил:
— Понятно оно все, только непонятно, почему о стульях никто не беспокоится. Полгода существует комсомол, а политкружку заниматься негде.
Закутанная в шаль комсомолка, прижавшись к соседке, сказала:
— Может, для Павла все понятно, а для меня нет. И нечего тут стульями глаза замазывать.
Бердник обрадованно встрепенулся. Ему всегда стоило больших трудов втянуть ребят в беседу. Не привыкли они. Некогда было заниматься воспитательной работой. С утра до поздней ночи гоняют по колено в снегу бандитов и устраивают облавы на самогонщиков. И когда Бердник услышал реплику комсомолки, он почувствовал, что эта реплика есть та ниточка, ухватившись за которую, можно распутать клубок молчания.
— А что для тебя непонятно? — спросил он, обращаясь к комсомолке.
Соседка прошептала:
— Ну, говори же, Нюрка…
— А што спросить?
— Пущай скажет, што такое монахристы?
— Что такое, товарищ Бердник, монахристы? — чуть заикаясь, спросила комсомолка.
Бердник поправил:
— Не монахристы, а монархисты. Кто ответит на этот вопрос?
Наступило молчание. Сквозь дымовую завесу было видно, как зашевелились комсомольцы. Усиленней запыхтели «цыгарки».
— Может, ты ответишь, Меринов?