«Несчастливец» Меринов, тот, что опрокинулся вместе с поломавшимся стулом, недовольно буркнул:
— Я-то отвечу, а вот пусть другие скажут.
— Ну, вот и ответь, а остальные послушают.
Меринов снял шапку и почесал затылок.
— Монархисты это те, которые с бонбами… Они, конешно, убивают буржуазею и помещика…
Меринов тяжело дышал. На лбу выступил холодный пот.
Ему казалось, что он попал в «точку» и что ребята удовлетворены его ответом. И вдруг, будто что-то тяжелое свалилось ему на голову, и он, как сквозь сон, услышал:
— Меринов бузу прет. С бонбами, это которые за анархию, а монархисты, которые за царя…
Меринов покраснел и отошел в сторону.
— По-вашему выходит и на одну букву ошибиться нельзя. Повыдумывали разных слов, только мозги путают.
Бердник взглянул на часы. Половина десятого. Еще можно позаниматься два часа. В двенадцать часов очередная облава на самогонщиков.
Скрипнула дверь. Холодный ветер полыхнул в комнату. Рябой начальник милиции, расталкивая ребят, подошел к Берднику и наклонился над ухом.
— Кончай лекцию, а комсомольцев не отпускай. Сейчас накроем больше десятка самогонщиков. Есть сведения…
Начальник милиции сказал еще тише:
— Позови Меринова.
Меринов подошел и широко раскрыл глаза.
— У нас есть точные сведения, что твой дядька, Аким Петрович, гонит самогон и связан с другими самогонщиками. Надо обделать небольшое дельце. Только, смотри, провалишь — плохо будет.
Лицо Меринова покрылось красным налетом.
— Ты что меня, за провокатора считаешь? Дядька — дядькой, а за самогон душа вон!..
Пока начальник милиции, отозвав Меринова в сторону, вел с ним беседу, Бердник об’явил об окончании занятия политкружка.
— Работа кружка переносится на завтра, а сейчас никто не расходись.
Начальник милиции и Меринов скрылись за дверью.
Акима Петровича Меринова знает вся Екатериновка. До революции он скитался по селам, работал у кулаков. С приходом советской власти получил девять десятин земли, а когда отменили продразверстку и ввели продналог, урвал еще восемь десятин. На собраниях всегда говорил о своей бедности, спекулировал на прошлом. Но от прошлого Меринова не осталось и следа. Торгашеская паутина опутывала все сильнее и сильнее его сознание. Потихоньку скупал скот и занимался перепродажей по дорогой цене. А когда услышал, что можно неплохо подработать на самогонке, — купил у приятеля аппарат и на «паевых» началах, с группой односельчан, организовал у себя дома варку самогона. На чердаке припрятал в мешках запасы сахара и пшеницы. А если на общегражданском собрании стоял вопрос о борьбе с самогоноварением, Меринов тут как тут.
— «Зеленый змий» — наша гибель, — гремел голос Меринова, — он наше нутро грызет, мешает советской власти покрепче организоваться. А сколько хлеба жрет самогон?
Меринову аплодировали, а его друзья по варке самогона хихикали в кулак.
— Ну и Аким! Вот заливает!
Вот и сейчас — Меринов входит в свою просторную хату, снимает кожух и широко улыбается.
— Обвел, жинка, обормотов. На собрании прямо сказал — кто варит самогон, высылать надо.
— Закрывай дверь на засов, а то еще кто-нибудь заглянет.
На печке варился самогон. От большого чана спускалась вниз узкая оцинкованная труба, упиравшаяся круглым концом в горлышко «четверти». Из трубки в «четверть» лилась, с зеленым отливом, жидкость.
Меринов закрыл дверь. Занавесил окна грязными тряпками.
— Давай, жинка, ужинать.
Кусок сала и большой ломоть хлеба, «приправленные» чашкой самогона, были уничтожены моментально.
Меринов остановился, тяжело дыша. Жена, растопырив руки, испуганно заворочала глазами.
— Снимай все и прячь в сени…
Жена бросилась к печке.
Стук повторился настойчивее и упрямей.
— Дядька, отвори…
Меринов облегченно вздохнул. Он ясно услышал голос племянника и подождав, пока жена все убрала, открыл дверь. Вошел Павел Меринов.
— Не узнал, Аким Петрович, родню? Я к тебе на минутку… За ломтем хлеба… С утра ничего не жрал, все на собрании торчал.
В комнате слышался легкий запах самогонных паров. Павел это почувствовал.
— Может, Аким Петрович, у тебя сальце есть? А к нему неплохо и рюмашечку дернуть.
Аким Петрович насильно улыбнулся.
— Комсомольцам пить не полагается. Да и где взять-то влаги?
Жена вмешалась.
— Сам, Павка, знаешь, как теперь за самогон нахлобучку дают. А тебе, как комсомольцу, стыдно об этом говорить. Да… стыдно…