«Зачем это она к старикам?» — подумал Степан.
Живо представилась ему минувшая ночь… С млечного перекрестка падали, сгорая на лету, яркие звезды. За ручьем, в синем предрассветном мраке, фыркали на лугу лошади. Аринка ощупью искала в мокрой траве рассыпанные шпильки и, прихорашиваясь, укладывала тяжелые черные косы.
Заглядывая Степану в лицо, вдруг спросила:
— Об ней думаешь?
— Стараюсь не думать…
— А я люблю тебя. Пропадай все пропадом!..
Она горячо схватила его руку своими сильными пальцами и вкрадчиво зашептала:
— Я ведь знала, что ты вернешься… За мною свахи четыре года бегали, ноги оттоптали, да я послала их всех к шутам! Вон и Клепиков увивается…
— Откуда ты знала, что вернусь? — перебил Степан. — Это секрет.
— Каждый секрет со временем теряет силу.
— Стало быть, моему еще срок не пришел…
— Чудно говоришь, — задумчиво промолвил Степан, ч как бы догадываясь о чем-то и не желая этому верить…
Теперь он жалел об этой ночи. Сближение с дочерью Бритяка не заглушило боли и обиды от Настиной измены.
Степан вспоминал встречу с Настей, такую неожиданную и так нелепо прерванную Ефимом, разговор, который вели они, мучаясь и не находя нужных слов.
«Ну и пусть… Все уже определилось», — старался отмахнуться он.
Но думы шли своим чередом. Неотступно витал перед ним образ Насти… Зачем она хотела видеть его? К чему понадобилась эта встреча?
Утро теряло последние капли росы. Воздух наполнялся пчелиным гулом, знойным шелестом ветерка, запахами подсыхающих трав. Деревья торопливо убирали свои тени, давая простор медосбору. Сияла манящая даль полей: там горячее солнце дарило зыбкому колосу летнюю позолоту. Над миром широко распахнулась небесная синь, стала теплой и нежной черная земля.
А в груди Степана была тоска. Она мешала ему радоваться, глядя на прекрасное утро, мешала думать о будущем. Даже в труде не находил он успокоения.
Степан докосил траву, убрал косу на место и пошел завтракать.
У Ильинишны все уже было на столе. Вкусно пахло жареной гречей: политая конопляным маслом, дымилась редкая в этой семье гостья — любимая соломата. В большом деревянном блюде, полном растолченной картошки и кваса, плавали нарезанные мелкими ломтиками зеленые огурцы.
— Может, служивый, «разговорчику» достать? — неуверенно спросил Тимофей. — Николка живо смотает к Васе Пятиалтынному… Сам гонит, крепкая получается, черт!
Николка, прибежав от Бритяка, стоял наготове. Но Степан отрицательно качнул головой.
— Нет, папаша, и без самогона всего не переговоришь. А сейчас мне, тем более, нужно на деревню…
— Ну-ну. Гляди, сынок, была бы честь предложена, — смутился Тимофей. И вдруг подмигнул Ильинишне, явно довольный отказом сына.
— Насчет Васи Пятиалтынного, — продолжал Степан, прихлебывая квас, — хорошо, что сказали. Нынче же поломаю аппараты! Еще у кото есть?
— Афонюшка в погребе прячет! — крикнул Николка. — Молчи, аспид! — испугалась Ильинншна.
Но мальчугана не так просто было удержать. — Братка! Я деревню насквозь знаю! — горячился он. — Из ночного едешь: тут дымок, там дымок… Хлеб на тухлую воду переводят!
— Хлеба губят — страсть! — не утерпел Тимофей — Иной, сукин сын, не умеет. Портит муку на барду да — в канаву! Все жердевские свиньи пьяные ст барды валяются.
Степан положил ложку, вопросительно посмотрел на мать.
— Истинная правда, — подтвердила Ильинишна. — С жиру бесятся.
— А в городах, мамаша, люди с голоду мрут. Там вовсе не видят настоящего-то хлеба: овсянка да разные подмесы! — и Степан отодвинул от себя ржаной ломоть, словно устыдившись эдакой сытой жизни.
Завтрак кончился, но никто не выходил из-за стола. Всем хотелось лишнюю минуту побыть вместе, уж очень редко собиралась семья. Отец, мать и непоседливый Николка наперебой рассказывали Степану, как деревенские богачи спекулируют мукой и зерном, как скупают за бесценок вещи у приезжих питерцев и москвичей.
— Эх, служивый, — гудел Тимофей, подперев руками седую голову. — Кому голод — могила, а шаромыжникам завсегда любо да мило. Вон Бритяк с прохвостами Берманом и Кожуховым не один вагон пшеницы сплавили! И Аринка возит куда-то… В такое время эти лихоимцы за мешок хлеба — мешок денег норовят урвать! Разве ты с ними столкуешься?
— А толковать с ними нечего, папаша, — возразил Степан, и в голосе его звучала непреклонная воля. — Если Ленин сказал: взять излишки, то мы их возьмем.
— Силой?
— Там увидим. Понадобится сила — нам ее не занимать.