Когда Николку кликнули на работу, Тимофей направился во двор и шепнул следовавшей за ним Ильинишне:
— Золотой у нас малый — на винишко не падок!
— Господи… Какой-то он беспокойный, — отозвалась Ильинишна. — И на стороне ему не жизнь, и дома мученье…
— Золото испытывают огнем, человека — нуждой, — не слушая, продолжал Тимофей. — Выходит, старуха, мы с тобой не дали маху!
Глава одиннадцатая
В дверь просунулась голова Федора Огрехова.
— Степан, а мы к тебе… Время делом заняться.
Он заискивающе, бочком, подошел к председателю комбеда и заскорузлыми пальцами достал из кармана кисет с табаком.
— Покури вольненького… У меня половина огорода под самосадом. На месте этой дьявольской травки — все горьким родится. Поневоле, хе-хе, плантацию завел.
Степан молча набивал трубку. Он знал огреховскую слабость — прихвастнуть. Частенько после скудного обеда Федор выходил из дома и, присев на завалинку, принимался важно и неторопливо ковырять в зубах, будто ел мясо.
«В богачи лез, да кишка тонка», — подумал Степан.
Он услышал за дверью голоса Матрены и Гранкина.
— Родной мой, куда уж тебе без ног-то воевать? — говорила солдатка.
— Воевать без головы нельзя, а без ног можно. У меня талант пулеметчика.
Матрена засмеялась по-матерински ласково и нежно. Степана удивляла ее участливость. Имея кучу детей, Матрена успевала еще подсобить соседке, побывать на сходе, принести со станции новости… Говорят, весной она подняла женщин на передел земли. Кулаки тогда выставили жердевцам семь ведер самогона, рассчитывая «объехать на привычном коньке»… Матрена пошла по дворам, потащила от загнеток и горшков домовитых хозяек. Женщины мерили поля, кидали жребий… С тех пор без них вопросы не разбирались.
Степан сказал Огрехову:
— Вот что… Прихватите вилы, лопаты, ломы. Федор попятился:
— Неужто, Степан, до греха может дойти?.. Неужто супротив законной власти пойдут?
— Я не о том… Покопать, глядишь, придется.
Они вышли. И при виде решительных лиц односельчан Степан улыбнулся.
— Начнем, стало быть, товарищи..
Первым в списке значился Бритяк. К нему и направились.
Бритяк после вчерашнего схода не находил себе места. Всю эту ночь он не спал.
Ночь задалась светлая. Лай собак, звуки гармошки, песни наполняли Жердевку…
Оставив Клепикова в горнице, Афанасий Емельяныч заторопился. Петрак вывел из конюшни жеребца, которого не брали в ночное. Запрягли, вздрагивая при всяком новом звуке, озирались по сторонам.
В амбаре стояли приготовленные мешки с зерном. Петрак хватал их и тащил к телеге, спотыкался, падал.
Жеребец рванул первый воз и без управления, словно зная обо всем, рысью припустился к Феколкиному оврагу.
Тяжелый воз кряхтел, будто живой, спускаясь с крутояра между черных пней. Жердевские старики помнили эти склоны, покрытые дремучим лесом, когда водилось здесь разное зверье, в том числе медведи, а внизу текла полноводная река. Но сейчас вырублен лес, и обмелела река, превратившись в обыкновенный ручей. Корчуя пни, мужики обнаружили в земле пласты известняка, пригодного для кладки дворов. И вот уже Феколкин овраг покрылся темной сетью карьеров, больших и малых, в оперении дикорастущего татарника. К этим-то карьерам и спешил Бритяк.
Опять гнулся Петрак под мешком, скатывался в яму, укладывал четырехпудовики рядышком, прикрывал нарезанным дерном. Отец приглушенным шепотом объяснял, как лучше запрятать мешки.
Возили ночь напролет. Петрак обливался потом. От него валил пар больше, чем от жеребца. Отец подбадривал, торопил.
Заметив над головой рассвет, он остановил воз у копани, где осенью мочили пеньку;
— Сюда!
— В воду? — не понял Петрак.
Они смотрели друг на друга со злобой и недоумением, тяжело дыша.
— Прорастет! — взвыл сын. Бритяк захохотал:
— Чем плохо, Кисляй Иваныч? Подходящая продукция для самогона. Все равно травить-то. Пущай пропадает, по твердым ценам не дам… Не пойду в советские оглобли!
Мешок с тихим плеском упал на дно. За ним последовали другие, опускаясь в густой, липкий ил.
Пока сын распрягал на гумне жеребца, Бритяк обошел амбары. Старика колотила лихорадка. Хлеб лежал в закромах почти нетронутым. Его хватило бы, черт возьми, на много таких ночей…
— Спалю… Собственными руками уничтожу, — прохрипел Бритяк.
Когда прибежала нарядная перепуганная Марфа сообщить, что идет комбед, Бритяк выпрямился, мысли заработали с удесятеренной поспешностью. Он искал выхода. Эх, поздно… Слишком поздно надоумил Клепиков! Теперь надо действовать осторожно: отвести внимание комбеда в сторону, на пустую приманку…