Конь этот, несмотря на глубокую старость и отсутствие зубов, отличался большой хитростью. Заметит, бывало, приготовление хозяина к работе и тотчас убежит со двора. Гуляет по лесу день — другой… Ни волки, ни медведи, рыскавшие за околицей, не страшили его.
Как-то Тимофей выследил, что Мерин любит чесаться о кривую березу в Феколкином овраге, и решил перехитрить коня. Довольный своим замыслом, он с вечера залез на березу и стал поджидать, когда мерин приблизится.
Тимофей прождал очень долго, а мерин все не шел.
«Должно быть, чесался уже, проклятый», — с досадой подумал Тимофей, у которого срывалась поездка в город с дровами.
Но в этот момент береза качнулась от сильного толчка. Внизу кто-то, привалившись к стволу, почесывался.
«Слава богу! — мысленно перекрестился Тимофей. — Продам вот дровец, куплю детям хлебушка да сменяю тебя, сукиного сына, на кобылу… Кобыла-то, поди, жеребеночка бы принесла».
Темень стояла непроглядная. Он прыгнул вниз с громким криком:
— Стой, тпру!
Первое, что поразило его, это спина… Под ним была не жесткая, словно доска, меринова спина, а косматая мякоть жирной туши. Раздался рев, огласивший весь лес.
У Тимофея захолонуло сердце: под ним был медведь…
— Очнулся я поутру, — закончил свой рассказ Тимофей. — И до сих пор не понимаю — сон ли то был или явь… А мерина я все-таки променял.
Доктор весело смеялся. Повернувшись к Быстрову, он спросил:
— Вы, товарищ военком, хорошо ознакомились с нашим уездом? Центр Черноземья, золотое дно!
— Только по этому дну еще ползают гады, — ответил Быстров. — Вот расчешем страну железным гребешком, выпалим осиные гнезда… Создадим чудеса!
После обеда доктор с медсестрой отправились к Огрехову, а Степан и Быстров — на станцию.
— Беспокоит меня председатель сельсовета, — говорил дорогой Степан, — такой мужичок — сплошная головоломка…
Быстров припоминал рыжего бородача, которого он видел на съезде Советов.
— Мужичок подходящий, с головой. Мудрит чего-нибудь?
— Сначала работал хорошо, потом завилял… У Бритяковых амбаров вовсе не показался.
— Ты, значит, ожидал, что он с тобой попрет в пекло? — Быстров закурил папиросу, поглядывая сбоку па Степана. — У тебя ни кола, ни двора, у него — дом, корова, лошадь с жеребенком да три хомута запасных — на будущих коней… Понял?
— Еще бы!
— Нет, Степан, разберись получше. В Огрехове-то сидят вроде как две натуры: одна мозолистая, трудовая — эта тянется к бедноте; другая — жадная, собственническая — спит и видит попасть в обойму с кулаками. Кто же пересилит?
Быстров докурил папиросу И взглянул на Степана серыми спокойными глазами, ожидая ответа. Но тут же продолжал:
— Работать с огреховыми трудно, а отталкивать их нельзя. Их много, и они решат исход революции. В детстве я видел в Питере, как такие вот огреховы, одетые в солдатские шинели, стреляли в рабочих… Мы обязаны извлечь урок из прошлого и потому говорим, если огреховы пойдут с нами — революция победит, если с кулаками… Но этого, Степан, мы не допустим!
На станции работа шла полным ходом. Мужчины, женщины и подростки грузили вагоны зерном. День стоял жаркий. Люди в пропотевших рубахах бегали, перекликаясь, вдоль товарного состава. По дорогам к станции громыхали подводы, поднимая серую пыль. Быстрое положил руку на плечо Степана:
— Вывози хлеб, — и прямо ко мне. Будем вместе укреплять Красную Армию.
— У меня Жердевка на боевом взводе, — возразил Степан.
— Как нам нужны военные специалисты, преданные, знающие, — не слушая мечтательно продолжал Быстров. — Как нужны!
Глава двадцать первая
В ручье плавала половинка луны. На берегу, окутанный ночной, прохладой, горел костер. Рыжеватое пламя торопливо обгладывало сухие ветки, и они, потрескивая, никли на огнедышащей груде углей.
Николка сидел рядом, подобрав под себя босые ноги, и весь поглощен был звуками зажатой в коленях балалайки. Струны, звонко и ясно выговаривали под его грубыми от работы пальцами несложный мотив частушки,
По лугу, со стороны хлебов, доносились шорохи и пофыркивание спутанных лошадей. Заслоняя долговязой фигурой яркие звезды, на холме показался Франц. Он подошел, кинул уздечки на землю; сочувственно приметил босые ноги Николки.
— Зимно?
Парнишка крутнул головой.
— Ни капли. До самых морозов босиком езжу в ночное. А застыну — подниму лошадь и на то место сяду. Под лежачей лошадью земля горячее печки. Ты, камрад, сыграешь?