В те дни в музее Пушкина открылась выставка – коллекция картин братьев Морозовых. Она, как и все в России, имела тяжелую судьбу, затронутую жестокой историей. В 1918 г. коллекцию изъяли в ходе национализации, а Иван Морозов навсегда покинул страну. Одна картина Ван Гога была продана американскому коллекционеру. Женя любила импрессионистов – в зыбкой, текучей реальности они умели находить проблески невероятной красоты, проглядывающей из-под покрова обыденности и темноты. С Пашей они пришли на эту выставку вместе, он сначала нехотя разглядывал полотна, а потом все больше увлекался, и даже его частично парализованная фантазия стала оживать. Он шел все дальше и дальше и, как искатель сокровищ, пытался найти что-то необыкновенное. И вдруг взгляд его наткнулся на потрет Жанны Самари Ренуара. Тот самый, манифест импрессионизма, что был на программе выставки. Жанна Самари была актрисой и подругой художника. Не будучи красавицей, она имела большие запоминающиеся глаза. Художник разглядел в них почти детскую искренность и непосредственность. Из этой одной детали он додумал весь ее воздушный и очаровательный образ. Евгения… Ты никогда не стремилась быть красивой, ты была. Я бы нарисовал тебя голую с полотенцем, как женщина у Дега. Но и это бы не помогло, попытка заземлить твой мерцающий ирреальный образ обречена на неудачу. И если убрать это мучительно завораживающее сияние, то это будешь не ты вовсе, а какая-то другая девушка. Женька, внутреннее чувство подсказывает, что и на этом полотне моей жизни будешь не ты, и эта неясная, неоформившаяся мысль пугает, страшит, как жуткое, прорывающееся из моего подсознания чудовище.
Но вся концентрация московского сознания даже не в живописи. Атмосфера интеллигентной, снобистской столицы в ее театрах. Это что-то совершенно уникальное, нетуристическое (невозможно прикоснуться к театральному искусству без знания языка), кулуарное. Женя долго просила Пашу купить билеты на «Чайку» с ее любимым актером в Мастерскую Петра Фоменко. В театр Паша пошел почти совсем против воли. Всю постановку он сидел грустный, как Тригорин. Он будто заранее сдался перед жизнью. А Женя была окрыленная, как чайка. Спасти Женьку от самой себя мог только человек из другого мира. А Паша плоть и кровь этого глухого и холодного мира.
Чайка. Сюжет для небольшого рассказа. Писатель увидел и погубил Нину, как вот эту чайку. Но разве так было? Чайка ведь сама хищная. Она обнажила пустоту и несвободу во всем, тем самым разрушила старый привычный мир, хоть в этом никто не мог себе признаться. И прошлое откалывалось. Впрочем, как всегда у Чехова.
– Паша, тебе разве не понравилось?
– Жень, ты же знаешь, я не люблю театр. Пьеса непонятная и мрачная.
– Просто ты не понимаешь ничего, надо не только логически мыслить, но и почувствовать творение автора сердцем. А ты все своим внутренним компьютером вычисляешь.
– Жень, ты хочешь одна домой поехать?
– Паш, а ты хочешь, чтобы потом о тебе сказали: это был Паша, он потерял чувство юмора, состарился и умер со скуки?
Иногда она злила его, и он не знал, почему в этот момент еще сильнее любил ее.
Часть 4. Счастье
Все четыре месяца их отношений Паша был на службе у искусства: забирал Женю с очередной выставки, отвозил полотна, мольберты из ее квартиры в свою и обратно, помогал с выставками. Так постепенно у Паши в квартире образовалась очередная Женина мастерская. Он жил в чудесном старом московском доме с этим особым запахом в подъезде, старым гремящим лифтом в шпоне за металлической решеткой. Окна выходили во двор, где летом все было в зелени, а по ночам с балкона можно было любоваться звездным небом. И было всегда очень тихо, всегда безлюдно в этом дворе, и можно было часами прислушиваться к шелесту листьев, треску насекомых или гулу летящего высоко в небе самолета.
Женя очень любила рисовать в квартире у Паши, а в перерывах выходила на балкон в рубашке и кричала: «Эти зеленые листья, как морские волны, здесь так свежо, так свежо, я хочу оттолкнуться ногами и нырнуть, а потом плыть и плыть». Паша пугался и нервничал, прогонял ее с балкона, а она заливалась звонким смехом и опять принималась за работу. Как Ван Гог из окна спальни однажды нарисовал вымышленную звездную ночь, так и Женя нарисовала звездное небо, утопающий в зелени московский двор, который можно было разглядеть со старого, неостекленного балкона. Эту картину она продавать не стала, а подарила ее Паше.
«Ван Гог говорил, что ему достаточно творчества и природы. А мне этого недостаточно. Мне нужно тепло. Твое тепло. Я хочу его нащупать, оно светится. Так ярко, я не могу смотреть. Мы просто в одной из квантовых вселенных. Если вдруг окажешься в другой, меня там можешь и не встретить, но что-то обязательно проникнет туда, пространства не стерильны, и будет напоминать тебе обо мне. Там наверняка будет закат и жизнелюбивые картины Ренуара. Ренуар там обязательно будет. Вспоминай обо мне.