Возле Олиного дома стояли еще долго, наверно больше часу; солнце уже было совсем низко. Оля никак не могла сказать: «До свидания. Я пойду»; не могла, потому что еще не было сказано, когда же они встретятся снова и вообще будет ли это когда-нибудь. Она ждала, чтобы об этом заговорил Виктор. А он заговорил об этом так, будто о деле, давно решенном:
— С завтрашнего дня всю неделю я буду в утреннюю смену, вечера свободные, вот только во вторник и в пятницу еще зачеты, последние. А у вас как вечера?
— И у меня свободные! — радостно сказала Оля. — Даже и вторник и пятница свободные. А что?
— Ну так я приду за вами завтра, — сказал Виктор. — Куда-нибудь отправимся.
Теперь Оля с легким сердцем могла сказать ему «до свидания» и побежала по лестнице, мимо надписей про Любку — козьи ножки, мимо плюсов и минусов, относящихся уже не к Любке, а к ней, к Оле.
Варя сидела в своей комнате и что-то писала за столом. Взглянув на нее, Оля подумала: «Бедная, как тебя жалко!» Но жалости у нее в сердце не было. Там была только радость. Эта радость могла быть еще больше и полнее, если бы по временам не набегало воспоминание о чернокосой девушке. Почему она так строго разговаривала с Виктором, и что ей давало право на такую строгость?
Глава седьмая
Дача Румянцевых находилась километрах в двадцати от города, в сухой, песчаной местности, поросшей соснами. Весь район этот назывался Ивановкой, а железнодорожный полустанок, к которому прилегала Ивановка, носил название Иваново. Среди сосен было разбросано множество дач, десятка два или три из которых принадлежало сотрудникам Института металлов. Построить дачи металловедам помог строительный кооператив, который организовался еще до войны и возобновил свою деятельность сразу же, как только война окончилась. Павлу Петровичу было известно, что стройка все еще продолжалась, что некоторые сотрудники все еще вносили средства в кооператив, и тот добывал материалы, нанимал строительных рабочих, приглашал техников и архитекторов. Было это удобно, менее хлопотно и значительно дешевле, чем строить индивидуально. Но Павел Петрович знал и другое: что в институте было несколько сотрудников, которые отказались от услуг кооператива, утверждая, что в нем сидят жулики, только и помышляющие о том, как бы погреть руки за счет ближнего. К таким не верящим в добро и бескорыстие застройщикам относились Харитонов и его жена. Они строили дачу сами, строили четвертый год, летом жили возле своей стройки в дощатой продувной сараюшке, простуживались, простуживали детей, болели, но не сдавались и не шли в страшные для них кооперативные тенета.
В Ивановку надо было ехать по асфальтированной дороге, проложенной через живописные холмы, через быстрые речки с каменистыми руслами и стеклянно-прозрачной водой; весь путь, включая остановки перед железнодорожными шлагбаумами, замедленный ход в дачных поселках и деревнях, занимал минут сорок езды на машине.
Лишь только выехали за город, за окраины, лишь только впереди открылись зеленые лесные просторы и в машину ворвался запах лугов, Павел Петрович почувствовал, как куда-то в далекое, в необязательное сами собой уходят заботы и треволнения, одолевавшие его в последние дни.
Да, в последнее время этих забот и треволнений стало что-то прибавляться. Особенно донимал секретарь партийного комитета Мелентьев. Два дня назад произошел просто отвратительный случай. На очередном партийном собрании разбирали персональное дело одного из младших научных сотрудников. Павел Петрович не согласился с решением партийного бюро вынести этому сотруднику выговор, потому что не увидел за ним никакого проступка — просто товарищ откровенно поговорил с секретарем партбюро и обвинил Мелентьева в том, что тот дает партийные поручения коммунистам, нисколько не считаясь с их склонностями, формально. Мелентьев увидел в этом протесте нарушение партийной дисциплины и раздул дело.
Когда Павел Петрович заявил, что он с решением партбюро несогласен, Мелентьев сказал:
— На партбюро, товарищ Колосов, тоже были несогласные со мной, но это ничего не значит. Большевистский принцип вам известен: меньшинство подчиняется большинству. А большинство было за мое предложение. Вы удовлетворены?
— Хотелось бы знать, какое большинство, на сколько голосов, — продолжал настаивать Павел Петрович.
— Не помню, — небрежно ответил Мелентьев.
— На два голоса! — крикнули из зала.
— Не помню, не помню, — повторил Мелентьев.