О чем только не говорят в общих вагонах дальних поездов, над какими только не бьются проблемами, каких только не решают вопросов! В отличие от всяких иных человеческих собраний и заседаний, на совещаниях в вагоне ставятся вопросы, которые касаются всех без изъятия сторон нашей жизни — от мельчайших заусениц личного быта до глыб государственного и мирового значения. Тут будет и критика в адрес председателя Псковского горсовета, у которого летом пыль метет по улицам так, что ходить надо зажмурившись или в автомобильных очках, иначе без глаз останешься. Будет и рассказ о том, как в голой степи строили город, которому и названия еще нет, а уже в нем семьсот домов с водопроводом, три кино и завод, такой громадный, какие и на Урале не на каждом шагу. Будет тут длинное повествование мужа, от которого убежала жена, бросив троих детей, и вот он теперь сам и мать, и отец, и нянька, и постирушка, что хочешь, и готов жениться на вдове, у которой тоже есть дети, и не знает ли кто такую. Рядом пойдет рассказ о молоденькой красавице — медицинской сестричке, которая подобрала на войне инвалида без ног, привезла к себе на родину, вышла за него замуж, и живут они нынче душа в душу, всем соседям на зависть. Будут даны полные комментарии к заявлению американского президента по поводу политики «с позиции силы»; после них стратеги с медалями на груди за отвагу, за Будапешт или Берлин, споря и ссорясь, примутся составлять блестящий план разгрома банды Чан Кай-ши, засевшей на острове Тайвань; потом поговорят об урожаях, о воспитании детей, о том, что для грузового и пассажирского сообщения надо шире использовать средние и малые реки, зря они пропадают. Поговорят о положении в Индо-Китае, об очередной смене французского или итальянского правительства, посочувствуют народам этих стран, — и так будет разматываться, разматываться клубок жизни со всеми ее горестями и радостями, со всеми недоумениями и неустройствами, со всеми надеждами и верой в будущее. Проедешь сутки-вторые в общем вагоне — и словно заглянул в сердце народа, в его думы и помыслы.
Возвращаясь из подобных поездок, которые от года к году удавались ему все реже и реже, Павел Петрович входил в дом каким-то просветленным, рассказов у него после этого хватало на несколько месяцев, примеров всяческих из жизни — на добрый год.
Пригородный поезд — это совсем не то, с поездом дальнего следования его не сравнишь. Но все равно и в нем интересно.
Павел Петрович в открытое окно помахал рукой Румянцевым и Белогрудову, две девушки потеснились, уступая ему место рядом с собой, он сел и сразу же стал осматриваться и прислушиваться, о чем вокруг него говорили. В вагоне стояли гул, шум и смех, потому что ехало много молодежи. Павел Петрович спросил своих соседок, откуда они едут; девушки сказали, что из Тетерина, где их курс проходит летнюю практику по топографии, что в понедельник у них выходной, вот они и отправились в город погулять.
В противоположном конце вагона расположились студенты, которые пели песни, неведомые Павлу Петровичу. Была тут песня с такими строфами, которые он, не удержался, записал:
Другая группа студентов запела, стараясь заглушить первую:
Первая группа тотчас усилила голос и ответила:
Парни со студенческими погонами на тужурках и в фуражках с белыми верхами пели дружно и самозабвенно. Одна старушка, когда певцы, начиная новую строфу, нажимали на голос еще сильнее, испуганно крестилась в окно, за которым, так как поезд через холмы шел медленно, не спеша проплывали в сумерках тихие сосны, и по их вершинам скользили розовые отблески ушедшего солнца.