Павел Петрович улучил момент и, отведя ее в сторонку, спросил: «Варя, чем вы заняты в праздники?» В голову ему пришла мысль провести праздничный вечер с нею; по крайней мере, от нее он не услышит никаких попреков в том, что неправильно себя ведет, что совершает какие-то ошибки. Ей он сможет рассказать все, что накопилось у него на душе, чего не понимает даже Федя Макаров. С ней он может говорить почти так, как говорил когда-то с Еленой. Она все поймет. Павел Петрович не подумал о том, что вопросом о праздниках он может причинить боль Варе, он думал только о себе — он измучился тяготами жизни, он устал от одиночества, ему захотелось хоть нескольких светлых часов. Он ждал Вариного ответа. Варя ответила: «Еще не знаю, Павел Петрович, чем буду занята. Пока ничего определенного». — «Варенька, — сказал он. — Если можете, я вас очень прошу, давайте встретимся после демонстрации». На лице у Вари не выразилось ни удивления, ни радости, ни тревоги. Она подняла на Павла Петровича свои большие глаза и ответила: «Хорошо». Они условились, что будут ждать друг друга у моста через Ладу, что Павел Петрович придет туда сразу же, как только мимо трибун пройдет колонна завода имени Первого мая.
И вот Павел Петрович смотрел в колонны, искал глазами, где в них эта девушка с таким огромным запасом душевных сил. Шли и шли люди: шли старые металлисты, шли молодые ремесленники, шли юноши и девушки, и снова старики и люди поколения Павла Петровича.
Старики и люди поколения Павла Петровича шли спокойно, уверенно: они сознавали свое место в строю, они его завоевали, они его познали, они многое совершили и еще немало совершат. Это были труженики, солдаты великой армии труда.
Молодежь свои надежды и мечты изливала в песнях, в смехе, в радостных кликах.
Когда на площади появились знамена завода имени Первого мая, Павлу Петровичу показалось, что среди девушек и ребят он увидел Варю, мелькнула ее пестрая вязаная шапочка. Но пестрых вязаных шапочек в колоннах было так много, что Павел Петрович тотчас утерял среди них ту, которая показалась ему знакомой. Эти шапочки так громко и звонко кричали, так смеялись, им, видно, было так весело, что Павел Петрович загрустил. Он подумал: зачем, зачем он это все затеял, зачем он пригласил Варю провести этот день вместе? Не с ним, а с теми, с молодыми ее место. Там, там ей хорошо, это ее друзья, ее поколение, зачем он взялся портить ей жизнь, обремененный заботами человек?
Он решил, что не уйдет с трибуны до конца демонстрации и к мосту через Ладу не пойдет, переедет реку на пароходике, пусть Варя подождет-подождет, рассердится на него и уедет домой. Да, пусть она на него рассердится. Так будет лучше.
Решение было найдено, на душе стало спокойней. Павел Петрович ушел с трибуны, купил в буфете за трибуной пирожок и принялся его рассеянно жевать. К нему подошел директор его бывшего завода, Лобанов, и сказал, что он слышал об очень интересном деле, о том, что один из сотрудников института предложил новую конструкцию мартеновской печи, в которой факел пламени располагается не параллельно поверхности плавящегося металла, а идет на нее сверху вниз, вертикально. Павел Петрович ответил, что да, есть такой проект. Надо бы его проверить. «Давай у нас проверим, — предложил Лобанов. — Ведь это же действительно интересная идея». Они вытащили из карманов записные книжки и принялись в них чертить возможные схемы нового устройства мартеновской печи.
Так они простояли за трибуной до самого конца демонстрации, до тех пор, пока не опустели трибуны и вся площадь, усеянная бумажками, цветами, флажками. Только тогда попрощались, условившись непременно встретиться после праздников и продолжить разговор.
Подняв воротник, Павел Петрович шел по улицам среди группок отставших демонстрантов, которые свертывали знамена и транспаранты и спешили к грузовым машинам, ожидавшим их в ближних переулках. С медленного шага он незаметно для себя переходил на все более быстрый и к мосту через Ладу подошел как человек, который очень спешит.
Перед ним стояла Варя, озябшая на ледяном восточном ветру, задувавшем вдоль Лады. Туфли она промочила, потому что на мостовых и на тротуарах хлюпала слякоть от растаявшего снега. Но в глазах у нее было столько тепла, что Павлу Петровичу стало нестерпимо стыдно за его мысль удрать на пароходике через Ладу.