— Варя, мы уже не маленькие, давай говорить откровенно. Ты пришла зря. Я не хочу тебя видеть. Ты оказалась врагом нашей семьи.
— Но, Оля, — возразила Варя, — почему ты так говоришь? Милая Оленька… Люблю Павла Петровича только я, он-то меня не любит. С вашей семьей ничего не сталось. Я одна пострадала. Никто больше. Почему же ты такая злая и несправедливая?
Оля указала на портрет Елены Сергеевны, который был помещен на самой видной стене в комнате.
— Ни я, ни мама никогда тебе этого не простим.
Варя ушла и больше, конечно, уже не приходила. Об этих своих посещениях Оли и Виктора она и рассказала Павлу Петровичу в день Седьмого ноября. Она ему сказала еще тогда, что Оля пыталась делать такой вид, будто бы живет с Прасковьей Ивановной в одной из комнаток, а во второй отдельно живет Виктор.
Оля действительно почему-то стеснялась признаться Варе, что уже стала женой Виктора. Оля постеснялась сознаться в этом и Тамаре Савушкиной, которая тоже отыскала ее в квартире Журавлевых.
Это было в конце ноября. Тамара сказала, что всегда считала Олю умной, умнее многих других, и поэтому решила с ней посоветоваться по очень важному вопросу.
— Видишь ли, Оленька, — заговорила она, — я беременна, и через два месяца у меня будет ребенок.
Тут только Оля заметила, что Тамара очень толстая, и не нашла сказать ничего лучшего, как: «Поздравляю».
— Видишь ли, Оленька, — снова сказала Тамара. — Я твое поздравление принимаю, я буду очень рада этому ребенку. Но отца у него не будет, учти.
— Как так? — изумилась Оля, вспоминая толстого лысенького молодого человека, суетившегося вокруг чемоданов.
— Очень просто. Он от меня ушел. Если более точно, то его от меня увели. Так вот взяли за руку и увели. Тебе не противно слушать?
— Что ты, что ты, Тамара! Рассказывай, милая моя Тамара! — Олю удивлял спокойный, мужественный тон, каким разговаривала с ней Тамара, еще несколько месяцев назад веселая, не очень-то серьезная и болтливая, как сорока.
— Ну, тогда слушай, — продолжала Тамара. — Мы очень интересно путешествовали по Средней Азии, по пескам и пустыням. Жарились днем на совершенно невыносимом солнце, мерзли ночью в палатках, потому что эти горячие пустыни ужасно остывают ночью. Страдали от недостатка воды, я — то понимаю теперь, что это значит, когда хочется пить, а пить нечего. Словом, все шло хорошо. Экспедиция добралась на двух грузовиках и до Узбоя, о котором я тебе говорила, да ты и сама, историк, о нем знаешь. И там, представляешь, однажды утром, когда мы только что встали, подкатывают к нам еще два грузовика-вездехода, в них какие-то геологи. Из кабинки одной из машин выходит совершеннейшая обезьяна. Круглое такое лицо, вся трепаная… Правда, фигурка аккуратненькая. Но бедра… шириной с вашу вот эту кушетку, носик пуговкой, едва высовывается из-под дужки очков… Да, еще вот очки! Два таких громадных очка, за которыми хитренькие, смеющиеся глазки. Она увидела моего Михаила — и поверишь?.. Нет, ты не поверишь! Она простерла к нему руки, воскликнула: «Люлик!» Тьфу, черт возьми! Извини, что ругаюсь, но противно вспомнить: Люлик! И вот повисла у него на шее. Потом она увела его в барханы… А что я могла поделать? Бежать за ними туда, как идиотка и мещанка, и среди пустыни устраивать семейные сцены на радость шакалам? Они пробыли там где-то часа два. О чем говорили, что делали, я у Михаила так и не дозналась. Мне разъяснили другие из нашей экспедиции. Они сказали, что приехавшая обезьяна — это его бывшая жена, он женился на ней, когда и ему и ей было по восемнадцати, еще в институте, и что с тех пор он от нее не знает покоя. На мне он, оказывается, это уже на третьей женился. Со второй эта самая Зоя Арсентьевна, или, как ее все зовут, Зобзик, его уже давно развела. Мне сказали: бойтесь ее, Тамара, это змея, анаконда, кобра. Она сама выходит замуж по три раза в год, она геолог, ежегодно в экспедициях, и вот первым ее мужем в текущем данном отчетном году бывает тот, от кого зависит назначение в хорошую, денежную экспедицию, вторым — начальник партии, с которой она отправляется в путь-дорогу, третьим — тот, кто утверждает результаты экспедиции и от кого зависят премии. Со всех и отовсюду она сосет деньги. Она живет роскошно в Москве, блистает, ее зовут «пиявка в кружевах».
Тамара рассказывала, а Оля слушала, боясь шевельнуться: таким необыкновенным был этот рассказ.
Геологи уехали, уехала и Зобзик, все обошлось как будто бы вполне благополучно. Тамарины благожелатели, казалось, ошиблись в своих предостережениях. Но Тамарин Михаил, однако, изрядно изменился после этой встречи. Он нервничал, был рассеянным, стал грубить, чего до этого не случалось. И изо всех сил он принялся рваться в Ташкент.