— Сволочи они! — вдруг крикнул Павел Петрович. — Сволочи!
— Так что же ты уступаешь без бою, если сволочи? — повысил голос и Бородин. — Что же ты сдаешься? Кто тебя учил так быстро сдаваться? Не большевик ты, как я погляжу, а… черт знает кто! На, стреляйся! — Он придвинул пистолет еще ближе к Павлу Петровичу. — Делай дырку в голове!
— Ты за кого меня считаешь? — злобно ответил Павел Петрович. Положив руку на пистолет, он поднял его и так трахнул по столу, что разбил толстое стекло.
— Успокойся, послушай… — сказал Бородин, рукавом кителя смахивая осколки стекла на пол. — Послушай, что я тебе скажу. Давай подумаем, что же случилось? Случилось то, что какие-то силы ополчились на тебя, ты им неугоден, они хотят с тобой разделаться. А разве на нас с тобой всю жизнь, что мы живем, не ополчались разные силы?
— Василий Сергеевич, это не какие-то силы, это коммунисты института!
— Я понял из твоего рассказа, что там были далеко не все коммунисты института. Далеко не все! Так послушай дальше. Да, всю жизнь на нас ополчались какие-то силы. Ты не забыл песню нашей молодости: «…и вся-то наша жизнь есть борьба!» Пел, пел, дорогой мой, и позабыл об этом. Тебя трахнули троцкисты гаечным ключом по виску? Трахнули. Тебя обвиняли подкулачники в краже инструмента на заводе? Обвиняли. Тебя пытались в деревне зарубить топором? Пытались. Тебя это удивляло, пугало? Нет, не удивляло, не пугало. Ну, допустим, сейчас с тобой хотят расправиться не троцкисты, не кулаки и не подкулачники, но, дружище, воинствующие обыватели, карьеристы, политиканы, интриганы — это ведь тоже остатки прошлого, разбитого, но недобитого. И мы еще не знаем, кто стоит за этими остатками. От себя они работают, во имя собственного благополучия, или кто-нибудь хитро и умело дергает их за невидимую веревочку? Тебе вот, наверно, думается, что ты сейчас одинок, один остался. Так, что ли? — Бородин закурил папиросу. — А ты представь себе черный, чужой город, город фашистов. Ночь. Средневековые улицы, где справа и слева плотно закрытые двери, сзади гестаповская погоня, и только впереди какая-то надеждишка, маленькая, крошечная, потому что и там, впереди, все чужое и все чужие. Да, там ты действительно один. Там ты действительно берешься за этот пистолет. — Бородин взял пистолет в руки, подбросил его на ладони. — Берешься и соображаешь: куда лучше пустить пулю? Говорят, лучше всего в рот. Ошибок еще не было. Стрелявшиеся в рот — обратно не возвращались. Но соображаешь и другое: ты раздобыл ценнейшие сведения о противнике, их ждут. Как же ты, подлец, подведешь товарищей, свой народ, если проглотишь эту пулю! И ты цепляешься за надеждишку, ищешь щель в стенах, ползешь по крышам, перелезаешь через заборы, бредешь по горло в гнилой воде крепостного рва. Один, один, один!.. Никто не придет к тебе на помощь. И если ты случайно среди этой жуткой ночи услышишь русский голос, то это пленники в бараках из железобетона, «восточные рабочие», которым построили сырые холодные клетки в пустом поле за городом. Помнишь, я как-то пел, на Олечкином дне рождения? «На опушке леса старый дуб стоит, а под этим дубом партизан лежит. Он лежит, не дышит, он как будто спит, золотые кудри ветер шевелит». Вот в ту ночь я эту песню и услыхал, лежа в канаве. Женщина пела в бараке. Я слушал и думал: нет, не возьмете! Нет, дойду куда надо, во имя того, чтобы вызволить печальную певунью из неволи. Дойду, доберусь…
— Ты сравниваешь несравнимое, — сказал Павел Петрович. — Ты заранее знал, на что идешь, ты знал, что ты будешь один, что ты будешь среди врагов. А я? Разве это враги: какая-то глупая Самаркина, которой надо повысить зарплату — и она успокоится, какой-то Харитонов, которому построй дачу, дай новую квартиру — и он будет твоим лучшим другом?..
— До той самой поры, пока ему еще что-нибудь не понадобится.
— Так кто они — враги?
— Я таких ненавижу! — Бородин уклонился от прямого ответа. — Будь моя воля, я бы порол их публично на площадях. Склочники, клеветники, карьеристы — они заваливают своими заявлениями партийный, советский следовательский аппараты. Они ходят и всюду кляузничают. Я их боюсь!
— Ты? Полковник разведки?
— Да, я. Против них должен восстать закон. Должен быть вынесен закон. Только закон их обуздает и обезвредит.
— Но что все-таки мне-то делать? — спросил Павел Петрович. — Это все теории, пожелания, рассуждения.
— Надо бороться! — ответил Бородин. — У тебя, друг мой, партбилет в кармане. Ваше бюро еще не партийное собрание. А дальше, выше — есть и еще многие партийные органы, вплоть до ЦК партии. Ты, если понадобится, должен пройти их все и доказать свою правоту. Тебя троцкисты гаечным ключом по виску трахнули?