— Лидия Борисовна, — сказал Павел Петрович, — вы уж извините, я буду вас звать как взрослую. У меня к вам такой вопрос: а нет ли тут комнатушки поуютней, чем этот сарай?
— Вам не нравится ваш кабинет? — почти с ужасом воскликнула Лиля Борисовна.
— Не нравится, Лидия Борисовна. Решительно не нравится. Отдадим семьдесят квадратных метров под лабораторию или мастерскую да переедем метров на двадцать пять. А?
— Ваше дело, Павел Петрович, ваше. — Круглое лицо Лили Борисовны вытянулось, улыбка с него сошла; любые перемены ее страшили, ломали привычный размеренный ритм жизни. — Но только я не знаю ничего подходящего. — Она пожала плечами.
Павел Петрович сказал, что она свободна и проводил ее до двери. В дверях он почти столкнулся с Шуваловой.
Он очень обрадовался приходу Серафимы Антоновны. Она была для него здесь единственно знакомым и в какой-то мере близким человеком, единственной связью с привычным, изведанным миром, единственной опорой, казавшейся наиболее доступной и надежной.
— Давно рвусь к вам, — заговорила она, присаживаясь в кресло. — Да у вас все народ, народ… Как я рада, что вы пришли к нам! Теперь можно будет работать, теперь мы вместе… Надеюсь, вы не отвергнете скромную помощь ваших друзей? Совместно мы сможем многое улучшить. Наша беда заключалась всегда в том, что с приходом нового руководителя начиналась так называемая перестройка. Всё ломали, рушили, обвиняли один другого во всяческих грехах. Кадры высокой квалификации в результате этих перестроек таяли… Надо добиться того, Павел Петрович милый, чтобы не было перестроек, надо сразу войти в ровный рабочий ритм. Если вы не против, я вам помогу, я познакомлю вас с теми людьми, которые нужны науке, они будут вашей опорой.
На душе у Павла Петровича светлело: рядом с ним была, предлагала ему свою помощь она, известная не только в Советском Союзе, но и за границей доктор Шувалова, дважды лауреат Сталинской премии, профессор с двадцатипятилетним опытом научной работы.
Серафима Антоновна подробно рассказывала о каждом из ведущих научных сотрудников института. Павел Петрович записывал. На первых порах, для установления правильных взаимоотношений, эти сведения были ему очень важны. Потом поговорили о личном: скучает ли Павел Петрович о заводе, как себя чувствует Оленька — очень милая, славная девушка, — где и как Павел Петрович питается. Серафима Антоновна была бы очень рада видеть его у нее дома, она надеется, что теперь они будут встречаться гораздо чаще, чем прежде.
От ее участливых слов и дружеского тона, от мягких жестов на Павла Петровича веяло теплом, он почувствовал себя свободнее и увереннее.
Поэтому, когда Серафима Антоновна ушла, сказав: «До скорой встречи», — он уже без колебаний нажал кнопку звонка. Лиле Борисовне он сказал, чтобы она не чинила никаких препятствий, если к нему будут приходить сотрудники института.
Потом он листал свои записи, перед ним мелькали незнакомые фамилии, за фамилиями шли те характеристики, которые дала этим людям Серафима Антоновна. Вот какой-то Харитонов… Пока что о нем записано со слов Серафимы Антоновны: «Ни то ни се». Что-то покажет жизнь? О некоей Самаркиной сказано: «Везде и всюду стремится показать свою ученость. Болтлива». О Липатове, который заведует издательским делом института, Серафима Антоновна сказала немного: «Начитан, интеллигентен». Гораздо подробнее она говорила о Белогрудове: «Можно опереться. Очень талантлив. За что берется, делает с огнем. Своеобразен и оригинален. Нужен подход». Много говорилось о Румянцеве и особенно о Красносельцеве.
Перебирая записи, Павел Петрович подумал о том, что надо бы обстоятельней побеседовать с Мелентьевым, секретарем партбюро. Уж кто-кто, а он-то должен знать людей не хуже милой, но беспартийной Серафимы Антоновны. При первой встрече, в присутствии заместителя министра, да и вчера, когда тут был представитель горкома, Мелентьев произвел на Павла Петровича впечатление человека серьезного, вдумчивого, который спешить не любит, зато делает все основательно, крепко, солидно.