Снова Павел Петрович не решился прибегнуть к современному средству общения, он не позвонил секретарю партбюро по телефону, не пригласил его к себе, а, справившись у Лили Борисовны, где помещается партбюро, сам пошел разыскивать комнату номер сто тридцать четыре.
Комната сто тридцать четыре тоже была длинная, мрачная, в ней тоже было много стульев и два стола, из которых один — длинный — тоже стоял возле окон и был покрыт сукном, но не зеленым, а красным. Пожалуй, наиболее существенное отличие помещения партбюро от директорского кабинета заключалось в том, что в углу здесь стояли два алых, обшитых золотом, институтских знамени да посреди стола, покрытого красным, возвышалась металлическая ваза — кубок за какие-то спортивные достижения тысяча девятьсот тридцать шестого года. Она уже давно служила вместо пепельницы.
Мелентьев принял Павла Петровича как радушный хозяин.
— Садись, товарищ Колосов, садись! — пригласил он его широким жестом в кресло. — Кури, — и передвинул на столе раскрытую коробку папирос «Казбек».
— Да нет, я уж «Беломор», — ответил Павел Петрович, осматриваясь и доставая портсигар.
— У нас есть некоторые, тоже оригинальничают. Зарабатывают кучу денег, а курят «гвоздики».
— Я не для оригинальности. Привык, — возразил Павел Петрович.
— Надо отвыкать. Надо переходить на директорское положение, — не то в шутку, не то всерьез сказал Мелентьев, щуря ясные голубые глаза. — Ну как, осваиваешься? Это не сразу, на это несколько месяцев понадобится. Я вот когда сюда пришел, как в лес густой. Непривычно. До того в аппарате работал, там все ясно, все определенно. А тут… Что ни человек, то загадка. И так вокруг него ходи и этак. Трудно было. Вот сработался. Осенью второй раз выбрали секретарем. Из девяноста шести голосовавших только двадцать восемь были против. Этим, значит, не угодил. Да ведь всем не угодишь, как ни старайся.
Павел Петрович чиркнул спичкой, закурил свой «Беломор». Раскрыв блокнот, он принялся проверять правильность характеристик, которые дала ему Серафима Антоновна.
— Харитонов? Почему же ни то ни се? — Мелентьев наморщил высокий лоб. — Он в числе моего актива. Человек безотказный. Кто это тебе успел наговорить на него, товарищ Колосов? Удивляюсь. Дальше кто? Самаркина? Да без нее мы бы пропали. Бывает, на собрании никто не хочет выступать в прениях первым. Товарищи, взываешь, ну что же это, и так далее. А тут на грех еще представитель из райкома, неподготовленное, подумает, собрание, активности нет. Ну и кто выручит? Нонна Анатольевна. Вот народ, вот народ! — Мелентьев покачал головой. — Уже успели оговорить хороших людей. Я тоже, помню, пришел сюда… некоторые пытались чернить в моих глазах друг друга. Не вышло. Не слушай никого, товарищ Колосов… Ты слушай меня. Я дам тебе списочек, на кого стоит опираться. Во-первых, Харитонова не отталкивай — не первый работник, но и не последний. С Нонной Анатольевной тоже надо наладить правильные отношения. Ну, ты тут помянул Белогрудова… Не знаю, может, и талантливый, но думаю, не очень. Пустоцвет. Липатов? За галстук закладывает. Выпьет сто граммов, а будто выпил бочку.
Мелентьев называл одного сотрудника за другим, и Павел Петрович чувствовал, как из-под ног уходит едва было нащупанная почва. Некоторые характеристики Мелентьева совпадали с теми, которые дала Серафима Антоновна, но большинство его характеристик — это же катастрофа! — были обратно противоположны ее характеристикам.
Мелентьев, видимо, заметил недоумение нового директора и поспешил сказать успокоительно:
— Ты в общем-то, товарищ Колосов, не теряйся. Это хорошо, что ты ко мне пришел. Мы тебя поддержим, создадим тебе авторитет, рабочую обстановку. Только работай. А что же ты думал? Без трудностей не обойтись. А без поддержки трудности не преодолеешь.
Павел Петрович закончил свой рабочий день в одиннадцатом часу вечера. У подъезда его ждала темно-коричневая машина марки «БМВ», но Павел Петрович сказал шоферу, что у него болит голова и он пойдет домой пешком.
Он шел по незнакомым местам, глухими улицами, не совсем ясно сознавая, куда и как надо идти. Не этим были заняты его мысли. Он хорошо помнил тот день, когда его, молодого инженера, впервые назначили помощником плавильного мастера к мартеновским печам. Он не знал, что надо делать, с чего начинать, к чему приступать. И сколько же у него тогда оказалось добровольных и терпеливых наставников, учителей, консультантов! Подходили старые, молодые, мастера, бригадиры, просто рабочие, протягивали портсигар, кисет с махоркой, сложенную гармошкой газету, за перекуркой втолковывали, объясняли, показывали. Не забыл Павел Петрович и тот день, когда стал начальником цеха, а потом и еще один день — день назначения главным металлургом завода. И никогда у него не было такой тревоги, как теперь.