— Цирковой аттракцион, — сказал кто-то за Олиной спиной.
— Под куполом цеха! — добавил Осипов.
— Ну и вот, — продолжал инструктор, — перелезая, задела ногой за пусковой рычаг. Кран пошел, она повисла в воздухе. Внизу… сами знаете, что там внизу, в сталелитейном цехе. Отливки, изложницы, ковши — словом, глыбы и глыбы металла.
— Упала? — спросила Кира Птичкина.
— Упала.
— Пусть сама расскажет, как было дело.
— А что рассказывать, — заговорила Кукушкина. — Я ж как упала? Дай бог каждому, пусть попробует. Я гляжу вниз: верно, упаду — и в плюшку. Дотянула до кучи формовочной земли и спланировала на нее.
— В больнице десять дней лежала?
— Ну и что ж, лежала! Если бы до формовочной земли не дотянула, не в больнице бы, а на кладбище лежать пришлось.
— Об этом и разговор, — сказал Осипов. — Что там заводский комитет комсомола решил? — спросил он.
— Строгий выговор с предупреждением, — ответил инструктор.
— Как, товарищи? Думаю, согласимся с таким решением и запишем товарищ Кукушкиной в личное дело. К чему могло бы привести это ее лихачество? Сама бы погибла глупо и ненужно и других бы под суд подвела: дескать, плохо налажена техника безопасности. А с такими лихачихами никакая техника не поможет. Иди, Кукушкина, и, пожалуйста, больше не безобразничай.
— Постараюсь. Мне самой, знаешь, шею свертывать не очень интересно. До свидания. — Она вышла с высоко поднятой головой. Она явно гордилась тем, что в таком трудном положении, вися на ползущем под крышей кране, не потеряла эту голову и поступила как мужчина, а не как девчонка.
В душе члены бюро райкома комсомола ее не осуждали, они посмотрели ей вслед с явной симпатией.
— Я бы для нее учредил медаль. «За находчивость», — сказал секретарь комсомольской организации речного пароходства Игнатьев. — А не то что выговор.
Все засмеялись.
Дальше пошли дела менее интересные и уже отнюдь не привлекательные: один прогулял, другой заявился в цех пьяный, третий затеял драку. Веселое оживление, вызванное разбором дела Кукушкиной, прошло, возникало чувство неприязни к разгильдяям, лодырям, хулиганам, которые, как их не учи, как ни воспитывай, всё гнут в свою сторону.
— Ну, а это вовсе возмутительное дело, — сказал Осипов. — Я сам им занимался. — Он переложил бумаги на столе и попросил: — Позовите-ка Журавлева.
Вошел тот парень, который в сквере спрашивал у Оли о времени. Вошел, осмотрелся и, как ему ни предлагали пройти дальше, сел на стул возле самой двери. Его и Олины глаза встретились; Оле показалось при этом, что он ей подмигнул. В одно мгновение она вспомнила и его пошлый разговор с садовницами, и его неуклюжее поведение с ней, и самодовольное, самовлюбленное выражение его лица; Оле захотелось подойти и сказать ему какую-нибудь обидную грубость, такую, от которой бы у него навсегда прошла всякая охота подмигивать.
— Да, так вот, товарищи, дело в следующем, — говорил Осипов, листая бумаги. — Как вам известно, на Первомайском заводе одна из наших комсомольских бригад с позором провалилась в социалистическом соревновании сталеваров. Перед вами конкретный виновник этого провала. Товарищ Журавлев Виктор Михайлович. Первый подручный известного сталевара Анохина. Из подручных его уже вот-вот сватали на самостоятельное бригадирство.
Осипов обстоятельно рассказывал рабочую биографию Виктора Журавлева; видно было, что он хорошо знал и цех, в котором работал Виктор, и самого Виктора, и все обстоятельства его дела. Обстоятельства же были такие. Желая удивить товарищей лихостью и отвагой, Виктор Журавлев ребром ладони разрубил струю расплавленной стали в тот момент, когда второй подручный лил сталь из ложки в пробный стаканчик; разрубил, да и получил сильнейший ожог; так же, как крановщица Кукушкина, надолго вышел из строя. Замены ему в бригаде не было, бригада работала в ослабленном составе, показатели дала неважные, над ней в цехе смеялись: вот так образцовая комсомольско-молодежная! Словом, нарушено было все: и техника безопасности, и дисциплина труда, и товарищеская солидарность, и комсомольская дисциплина; налицо было мальчишеское ухарство — скверный пример другим.
— Давай рассказывай, — попросили Журавлева.
— Я, конечно, виноват, — сказал он, встав все там же, возле дверей. — Я это понимаю: товарищей подвел, весь цех. Но виноват я совсем не в том смысле, как вы считаете. А по-другому. Я виноват, что плохо рассчитал угол удара — получилось нечисто, мало потренировался.