Он шёл посреди улицы со счастливым лицом, юный варвар, чуждый всему этому великолепию, этому миру эллинов, грустный, завидующий, влюблённый.
Улица при вела его туда, где жили гончары. Через дверь одной мастерской он увидел, что она пуста, и остановился, осматривая её устройство. Мальчишка-подмастерье развлекался тем, что приклеивал третью лапу к свистульке-петуху. Заметив, что за ним наблюдают, он разошёлся вовсю и, быстро слепив из глины не совсем приличное украшение, приладил его к необожжённому горшку. Фракец добродушно посмеивался. Тут появился хозяин и дал озорнику оплеуху..
– Не бей его, добрый человек, – огорчился Спартак.
– Ты фракиец? – обернулся хозяин. – Мой отец из Фракии. Входи, будь гостем . Не купишь ли ты какой-нибудь горшок?
Спартак вошёл в лавку. Многочисленные полки в ней были заставлены посудой самой разной формы и назначения.
– Неужели ты сам сделал все эти горшки? – восхищённо осведомился он. – Наверно, ты первый гончар в Пергаме!
Ремесленник был польщён и не стал его разубеждать, но предложил воину выбрать что-нибудь для себя. Заметив, что тому приглянулся кувшин с орнаментом, он заломил бессовестную цену. Спартак отдал ему деньг, на которые можно было купить десять таких кувшинов, и трепетно сжал в объятиях глиняный шедевр. Как только сделка состоялась, фракиец заметил, что ремесленник явно хочет избавиться от покупателя, и не осмелился настаивать на продолжении и знакомства.
Он шёл теперь, бережно неся покупку у груди, и думал с грустью, как такой кувшин украсил бы хижину его матери . Дромихета по утрам ходила бы с ним за водой, , а потом возвращалась, поставив его на плечо… Кувшин был громоздок и довольно тяжёл, на акрополь с таким не пойдёшь; но разыскать философа сегодня же он не мог помешать.
В одном месте на перекрёстке собралась небольшая толпа зевак. Какой-то человек, стоя на ступеньках дома, выразительно говорил, обращаясь к прохожим. Пергамцы равнодушно шли мимо. Спартак приблизился: определённо, перед ним был философ, излагавший свою взгляды на жизнь. Увидя, что у него появился ещё один слушатель, да к тому же такой внушительной внешности, говорун приободрился. Слова посыпались, как горошиы, – вот только смысла эллинской речи фракиец не улавливал. Когда оратор кончил, Спартак дёрнул его за полу:
– Ты философ?
– Нет, я оратор, – гордо ответил тот. – Я оратор и упражняюсь в красноречии перед бесчувственной толпой, как это делал Демосфен перед морем. Ты можешь предложить мне тему речи и убедиться в моём искусстве, – за плату, разумеется…
Но из всей этой речи юноша снова ничего не понял, и, попятившись, разочарованно пробормотал на языке римлян:
– Я ищу философа.
Он пятился, пока чуть было не наступил на нищего, сидевшего у стены. Калека протянул к нему руку, и Спартак смущённо опустил голову: наконец-то он понял, чего ждут от него. Не отдай он всех денег за кувшин, он мог бы накормить голодного. И до чего же он тяжёл, этот кувшин: мастер явно не пожалел глины. Безобразный калека с гноившимися на лице язвами выжидающе глядел на него. Гордые улицы Пергама были полны жалких человеческих отбросов, которых не радовало синее небо и окружающее великолепие. Сидя возле мраморных колонн, возле полированных цоколей зданий, со стоном протягивали они к прохожим, – трясущиеся, грязные, распухшие, увечные: нищие просили есть. Но прохожие равнодушно шли мимо. Почувствовав внимание молодого воина, нищий что-то забормотал на своём непонятном языке. Фракиец участливо вслушивался, но так и не понял ни слова. Это был селянин-пафлагонец, честный и добрый человек, тридцать лет покорствовавший своей нелёгкой судьбе: он возделывал землю, снимал урожаи, платил Риму нало, то-есть, отдавал три четверти собранного, молился, поднимал детей, – но рок наслал на него войну, разорение, потерю близких, болезнь; родня отвратила от него сердца, а односельчане побили каменьями. В поисках куска хлеба он пришёл в Пергам, упал посреди города и лежал на камнях, скорбно размышляя, зачем вообще эти прекрасные здания вокруг, если нет на земле ни блага, ни справедливости?
Спартак ничего не понял из его слов. Зато он увидал роскошнее здание, чистые плиты мостовой и человеческое существо на них, превращённое злой судьбой в кучу мусора.
Уже солнце клонилось к земле. Фракиец подходил к городским воротам, к таверне, де оставил сотоварищей, когда заметил у обочины пожилого, чисто одетого пергамца: тот сидел на камне и доставал занозу из пятки. Юноша, у которого в этом деле была набита рука, предложил свои услуги и, опустившись перед стариком на колени, кончиком ножа ловко достал занозу. Пергамец его поблагодарил. Осмелев, фракиец осведомился, где можно сыскать философа.