– Я и есть философ, – улыбнулся незнакомец. – Чаще всего я учу в гимнасии.
Спартак обрадовался, что сразу позабыл все римские слова. Старик встал, намереваясь удалиться.
– Постой! – заторопился юноша. – Ты можешь в двух словах объяснить мне смысл жизни, зачем на земле человек, и где живут боги?
– Могу, если у тебя есть, чем заплатить, – последовал ответ.
Как? И за мудрость надо платить? Фракиец думал, что это бесплатно, кК солнце и воз
дух.
– Я отдам тебе кувшин, – взволнованно предложил он. – Я заплатил за него много денег.
Покосившись на его покупку, философ хмыкнул и пошёл прочь.
– Куда же ты? – взмолился юноша.
– Отстань, мне некогда, – отмахнулся старик. – Сегодня выход богини Атаргатис, а я и так замешкался. Один совет я всё-таки дам тебе, парень, в благодарность за помощь. Философия не сделает тебя ни счастливым, ни богатым. Зачем тебе смысл жизни? Видишь, строят дом. Кто-то в нём поселится и будет жить. В этом есть смысл. Всё остальное слова.
Он ушёл, а Спартак, обескураженный, остался стоять посреди улицы. Смысл в строительстве дома? А ведь и правда: дом за домом построили весь Пергам! Старик, может быть, сам того не желая, высказался, как мудрец. И фракиец решил, что в первый же свободный день придёт сюда, к этому забору, возле которого растёт бурая колючка, на этот пустырь, где строится дом, и попросит разрешения чем-нибудь помочь рабочим: хотя бы возить тачку с кирпичом. Он станет строить Пергам, – наперекор судьбе, вложившей ему в руки меч.
Однопалаточники долго хохотали над кувшином.
В лагерь пришла новость: их центурион Сцевин уезжал в Рим. Вызов Гнею Сцевину был прислан от имени самого Суллы: диктатор ничего и никого не забывал. Приказ шёл долго, кружным путём, побывав перед тем во Фракии. Начищенный, намытый, надраенный Сцевин прощаться собрал всю центурию. Фракийцы выстроились перед начальником. Это были уже не обросшие длинными волосами дикари в конопляных одеждах, но римские воины. Полотняные панцыри, римское оружие, бритые подбородки, осмысленные взгляды. Удовлетворённо хмыкнув, Сцевин скомандовал «вольно».
– Понтийский царь Митридат готовится к новой войне, – начал он свою прощальную речь. – Непобедимые римские легион уже разбили однажды его сброд, восстановили порядок и народоправство, дали Пергаму и всей Азии свободу. Но сейчас, когда великий Сулла в Италии, Митридат может опять высунуть расквашенный нос из своего царства. Вам надоел лагерь? Требуйте у начальников боевого похода. Вы отказываетесь есть, что дают? Опять же, просите, чтобы начальники повели вас на Митридата. Его царство очень богато. Какая добыча ждёт вас, счастливцы! Завидую вам. Я научил вас ремеслу воина, вы принесли Риму присягу. Выполняйте свой долг всегда, не посрамите учителя. А теперь я покидаю вас, – заключил Сцевин и прослезился.
От имени центурии и ему поднесли денежный подарок – недельное жалование от каждого воина. Амфилох, хранивший общие деньги декурии, долго негодовал по этому поводу.
Нового центуриона звали Феликсом. Он был молод, и ноги у него были гладкими и крепкими, а не в жилах и шишках, как у Сцевина. Никому в декурии Амфилоха не понравились его глаза, – белесые, неподвижные, без ресниц. Говорили, такие глаза у Суллы, и Феликс очень гордится этим. При первом же знакомстве с восьмой декурией, обходя строй и мрачно разглядывая фракийцев, новый центурион неожиданно огрел Спартака палкой: наверно, парень был сам виноват, слишком неприязненно уставился в бесцветные глаза начальника. Потом другие декурионы упрекали Феликса, указывая, что Спартак – исправный воин.
– Он заносчив и себе а уме, – пробурчал Феликс. – В стаде таких строптивых жеребцов холостят.
Новый центурион сразу же всех завалил работой. Неприветливый и насторожённый, он расхаживал, поигрывая своей дубинкой, и при случае с удовольствием пускал её в ход. Иногда ему приходила охота поговорить, и тогда он ронял отрывистые фразы:
– Мы, римляне, господа мира; остальные народы – наши слуги. Вы, фракийцы, самые безобразные, дикие, тупые, из всех варваров. Природа создала римлян, чтобы властвовать над миром. Вас – подчинятся. Так определено богами, и горе строптивцам.
Получив такого начальника, фракийцы приуныли. Вскоре, однако, по центурии прошёл слух, что суровый грубиян Феликс становится очень покладистым, стоит дать ему денег. Одним словом, есть способ поладить с ним. Амфилох тут же, устроив складчину, весело ободрил своих: