Когда фракиец, насмотревшись, уже хотел уйти, лавочник задержал его и предложил заплатить за посмотр. Юноша покорно отдал последнюю монету: он уже знал, что в Пергаме всё стоит денег.
Чужой всему и всем, без языка, на каменной пергамской улице, он понял внезапно, что он – только человек. Нечто в невзрачной оболочке, – но отражающее, как зеркало, весь мир. Неужто все люди таковы? Но если это так, убийство не должно, не может существовать.. И, значит, меч следует на веки вечные вложить в ножны.
Ночью, ворочаясь на своём жёстком топчане, среди храпевших сослуживцев, он вспоминал то улыбку мраморного старика по имени Сократ, то горестное страдание а лице галатского воина; перед ним плыли стройные, пронизанные солнцем портики. Он видел пёструю толпу на агоре, слышал вопли божьего человека, вдыхал ладанный дым Что же такое человек? Тлен. Это верно. И вместе с тем космос, вселенная. Почему так устроили боги: самое драгоценное в мире – душу, поместили в столь хрупкий сосуд – тело? Ценить, беречь человека. Но разве воинов не учат убивать? И разве он уже не убил? И разве не убивали его сотоварищи? Нет, он не хочет так жить. Изменить свою судьбу! Но как?
Постепенно чувства его успокаивались, меркли белые колоннады, тускнели краски, растворялись во мраке лица богов и мудрецов, – но тем неумолимее, тем ярче выступал клубок человеческих и звериных тел, тем громче шелестели мощные крылья мраморных божеств. Охнув, будто что-то со всего маху ударило его в грудь, он сел на постели. Камень, мрамор, ставший живым, – что это? Фигуры сражающихся; колено, котоым мраморный юноша опёрся о ступеньку, высунувшись из стены. Он вспомнил изображение совершенного человека, объятого величественным гневом, – человека во цвете лет, достигшего предела, за которым мог последовать только спуск, – но это был бог, да к тому же мраморный; старости для него не существовало. Как, должно быть, скульптор любил человека, как знал человеческое тело и восхищался им, раз изваял такое! Но почему он свёл этих богов и ибогинь в столь жестокой схватке? Почему он и так яростно сражались и гибли, равно прекрасные и те, и другие?
ХУДОЖНИК
Центурию Феликса, входившую в состав вспомогательной фракийской части, направили в городсой арсенал работать на складе.У центуриона уже была заведена в городе сожительница, и поэтому когда искали добровольцев , он с готовностью согласился переместиться на акрополь. Арсенал был расположен на самой вершине пергамской горы. Там хранился годовалый запас зерна и других продуктов для города на случай осады, а также оружие – луки, стрелы, копья, щиты, военные машины; там же содержались запасы металла, смолы, серы, тетивы доя луков и прочего, потребного на войне.
Сначала фракийцы навязывали паклю на палки, изготовляя приспособления для поджога, а потом набивали сухими водорослями защитные мешки. Работать приходилось в полутёмном подвале, дышать пылью; зато на всё время работы центурию разместили возле арсенала, в каменной казарме. Жить на пергамском акрополе – о большей удаче Спартак не мечтал!
Ежевечерне несколько часов у воинов оказывалось свободными. Спартак прстрастился гулять в одиночку. Вырвавшись из казармы, он снова и снова любовался чудесами акрополя. Иногда он спускался вниз и шёл на городскую окраину, на строительство дома, где его уже все знали и где он с удовольствием подсоблял. Десятник давно махнул рукой: денег парень не просит, пускай горбится, ломает хребёт. Рабочие посмеивались, считая молодого воина чокнутым, но против незваного помощника ничего не имели. А фракиец жадно присматривался к работе каменщиков. Молодые силы кипели в нём. Более всего ему хотелось положить хоть несколько камней в стену, – удовольствие, которое вскоре ему позволили.
Чтобы объяснить частые отлучки приятеля, Амфилох сказал остальным, что Спартак нашёл в городе подружку: она дочь горшечника, у неё круглые бёдра и длинные ресницы.. Сослуживцы оставили его в покое: подружка – дело уважительнее. Они никогда бы не поняли, что он был счастлив и без подружки: ведь он строил Пергам.
В ночном дозоре, когда приходилось вышагивать вдоль казармы сам-друг с луной, он вспоминал Ноэрену и чувствовал странную тоску. Во Фракии кто-тот звал его со страстной настойчивостью. Мать? Ноэрена? Где она, его единственная, назначенная ему судьбой? Вернулась ли на родную гору? Сердце переворачивалось в груди.
Едва успели просохнуть стены оштукатуренного дома, в строительствекоторого принимал участие непрошенный доброволец, как пришли подростки в перепачканных краской туниках и, зубоскаля, принялись размечать стену под будущую роспись. Спартак, который занимался теперь тем, что вывозил мусор со строительной площадки, алчно косился на художников. Счастливчики! У некоторых не растёт ещё борода¸а как ловко орудуют они кисточками, набрасывают контуры колонн, гирлянд и ещё чего-то. Конечно, он и ещё только ученики, но их будущему можно порзавидовать. Подмастерье постарше, озорничая, вытер запачканные краской пальцы о волосы младшего собрата по искусств, – тот, засопев от обиды, толкнул его; они принялись дубасить друг друга, – а Спартак глядел на них, как на небожителей.