Внезапно оба замолчали и, залившись румянцем, стали пристально глядеть друг на друга. Поняв, что он лишний, и вежливо отвернувшись, Спартак принялся рассматривать краски художника; наверно, ему следовало удалиться, однако он не получил ещё монету для своего центуриона. Впрочем, молодые люди, заметив, что он готов уйти, удержали его, и Алким даже принялся рассказывать про свои краски:
– Гляди: тут больше всего красных оттенков. Вот Синопская земля, багрец, киноварь, Кровь дракона. Всякая зелёная – армянская, македонская, кипрская… Но более всего я дорожу белой – эритрейским мелом и мелосской глиной…
Фракиец подумал, что краски, изготовленные во всех концах мира, по праву принадлежали эллинам, единственными из людей умевших создавать невиданные картины, – такие, как странный голубой пейзаж, изображённый Алкимом. Эллины… Элллада – сколько раз ьон уже слышал про эту удивительную страну! Удастся ли ему когда-нибудь воочию увидеть эту удивительную страну, породившую эллинов?
Молодые люди оставили фракийца обедать и весело наставляли его в правилах хорошего поведения за столом. Спартак отроду не проводил так хорошо время. Он наслаждался вкусной едой и сладким вином, которое хозяева пили вместо воды, – но более всего обществом Гликеры и Алкима, таких изящных и приветливых, таких весёлых и ибеззаботных. Позабыв, откуда явился, казарму, центуриона, сослуживцев, фракиец готов был оставаться здесь до ночи, нет, до конца жизни, – но томные взгляды молодой пары, их сплетённые руки и нежный шёпот вразумили его, и он ушёл ещё до сумерек.
Какой немилой показалась ему казарма, какими жёстким и нары! Перед глазами стояло нежное лицо Гликеры, в ушах звенел её озорной смех. Он видел Алкима с кистями в руке, увлечённого и сосредоточенного. Ему никогда ещё не доводилось встречать таких удивительных людей. Всё его сердце рвалось к ним, но он уже сознавал, что они промелькнут, как светлые тени, а его судьбой останется рёв трубы, центурион, ненавистные римляне, кровь и грязь войны. Бросить всё и бежать! Пробираться во Фракию, в родные горы. Не может быть, чтобы там не нашлось для него какого-нибудь уголка. Почему он медлит? О, как она далека, его хижина…
Он зачастил к художнику. Особенно его радовало, когда туда приходила Гликера. Она со смехом говорила, что отдыхает от своего откупщика. Молодые любовники ничуть не тяготились им, но озорничали и болтали, о чём заблагорассудится. Он жадно вслушивался в чужую певучую речь, иногда начиная понимать её. Однажды заговорили о недавнем прошлом. Оказывается, Пергам несколько лет назад принадлежал царю Митридату, который отбил его у римлян. Гликера с восхищением вспоминала понтийского царя.
– Когда он приблизился с войском к Пергаму, – рассказывала она, – народ сам распахнул ворота и в праздничных одеждах вышел ему навстречу, величая Спасителем и новым Дионисом. Я тоже была в толпе и тоже была счастлива. Краткое время пребывания здесь Митридата было сплошным праздником. К сожалению, боги не захотели продлить те дни. Великому царю не везло; недобрые предзнаменования явно свидетельствовали, что римляне одолеют его. Однажды я была свидетельницей ужасного случая…
И Гликера поведала, как во время представления в театре пергамские должостные лица, желая возложить на голову царя золотой венок, опустили сверху изображен ие богини Ники-Победы. Народ неистово аплодировал, ожидая, как богиня увенчает царя. Но едва венок коснулся головы Митридата, богиня вдруг развалилась на мелкие кусочки, а венок упал и покатился по сцене.
– Теперь я уверена, – продолжала Гликера, – что всё было подстроено врагами царя. Но тогда это произвело удручающее впечатление на народ.. Все безмолвствовали, поражённые зловещим предзнаменованием. Я сидела близко и видела, как побледнел Митридат. Он вскоре удалился из театра, представление не закончили. И, действительно, с того дня военное счастье отвернулось от царя. А вскоре, – горько заключила Гликера, – в Пергаме появился Сулла, римлянин с воспалённым лицом и отвратительными голубыми глазами…
– Ты и от Суллы сидела близко? – невинно осведомился Алким.
– Э, – пренебрежтельно отмахнулась Гликера. – Митридат лев: пасть его ненасытна и клыки беспощадны, но он царь зверей. А Сулла шакал, – вонючий, трусливый шакал.
– А по мне что Сулла, что Митридат, – заметил Алким. – Лишь бы ценили труд художников. Пусть себе душат свободу. Искусство поработить невозможно.
– Поработить – нет, удушить – вполне! – запальчиво возразила ьГликера