– Вселенная – великий полис, разумно устроенный и управляемый высшей силой, у которой много имён: Тихэ-Судьба, Зевс, Дионис-Солнце, Природа. В конце периода Вселенная вновь поглощается огнём, а затем проходит тот же путь развития. Через века другой Спартак будет слушать другого Тимофея в другом Пергаме; впрочем, и это уже было в веках. Нет ничего нового под луною, всё повторяет себя. Человек – центр и смысл мироздания; он не фракиец, не римлянин, даже не эллин, но гражданин мира. Все люди равны от рождения и братья друг другу, все – граждане Вселенной. Лучшая разновидность человека – мудрец. Долг мудреца – мужественно смотреть в лицо судьбе. Главная заповедь мудреца – жить в согласии с природой, выполнять долг. Не пытайся что-нибудь изменить в этом мире, – наказывал Тимофей. – За мир в ответе не человек, но Божественная Воля. Совершенствуй себя Совесть и долг – краеугольные камни души. Ты в ответе перед богами за себя, только за себя. Но я с тревогой замечаю, что в твоей душе много гармонии и многог гордыни.
Опять и опять молодой фракиец приходил к алтарю Зевса Сотера. Упоение боем, схватка не на жизнь, а на смерть внизу, – а наверху хрупкий портик, исполненный гармонии и покоя. Если бы разгадать тайный замысел творцов… Он благоговейно приближался к стене и видел , как убивают боги. Вот двое сошлись в смертельной схватке; вот прекрасная жещина с безжалостным лицом вонзила копьё в грудь юноши, вот лев терзает человека. Какое исступление! Как шипят гады, как плещутся крылья! Сражение и там, в глубине камня: зрителю виден лишь край битвы. Клубок человеческих и звериных тел, – и хрупкий портик наверху. Видно, таков мир людей. Его участь – быть внизу, в гуще битвы, как бы ни хотелось другого.
Гликера не забывала забавного фракийца и осведомилась у Тимофея, доволен ли тот учеником. Они с ритором встретились на улице; девушке нездоровилось, она была в носилках и пригласила приятеля занять место рядом.
– Этот юноша отличается юольшой любознательностью и схватывает всё налету, – нежно обняв Гликеру, повествовал ритор. – Ему не чуждо размышлять о таких вопросах, которые по зубам только нам, образованным людям. Кроме того, у него способность быстро усваивать чужой язык. Он полон необузданных страстей, как, впрочем, и положено варвару. Получи он с детства правильное воспитание, он мог бы стать ритором или философом…
При последних словах Тимофе Гликера рассмеялась:
– Где ты видел философа с такой мускулатурой?
– Тем удивительней, – подумав, возразил ритор, – при таком торжестве плоти такая духовность. Правда, более философов он восхищается выдающимися полководцами и с удовольствием читает описания битв.
– Это удивляет тебя? Он же мужчина, воин.
– В нём более от философа, чем от воина.
– Нет-нет, – закапризничала девушка, – Спартак никогда бы не стал философом. Но такой юноша вполне мог бы стать царём своего народа. Развивай его душу, постарайся облагородить его эллинской культурой, и, кто знает, может быть, на старости лет мы с тобой ещё будем гордиться знакомством с этим мальчиком.
– Я восхищаюсь тобой, Гликера, – пылко сказал ритор. – По внешним обстоятельствам ты гетера, но душой напоминаешь благородных афинянок древности.
Усмехнувшись, Гликера тряхнула кудрями:
-Э! Если бы мы всегда занимали ив мире то положение, которое соответствует нашему истинному «я».
Разболевшись, Гликера перестала бывать у Алкима. Спартак, несколько раз посетив художника и не видя там прелестной гречанки, испытывал тоскливую тревогу, весьма его удивлявшую. Спросить о девушке он не решался из застенчивости. Алким работал сосрелоточенно и тоже хранил молчание.
– Всё, – сказал художник под конец. – Ты мне больше не нужен.
– Как всё? – не понял фракиец.
– Всё, я закончил работу. Мне же заказали не свадьбу Геракла с пятьюдесятью Данаидами.
Опечаленный фракиец поплёлся восвояси. Можно ли было предполагать, что художники так быстро работают? Впрочем, у Алкима много подмастерьев. Неужели он больше никогда не увидит этих двоих – изнеженного грека и кудрявую девушку с печальным лицом? Всё валилось у юного воина из рук, и уже суковатая палка центуриона успела безжалостно прогуляться по его спине: Феликс злился, не получая больше денег от подчинённого. Он ничего не замечал, с огорчением думая, что служил игрушкой эллинам. Позабавились, и думать забыли; а он глупо привязался к ним, – более, считал своими друзьями, готовился до конца жизни угождать им. Слова Алкима «Ты мне больше не нужен» жгли его злым огнём. Он был доволен, что центурию опять переместили из арсенала в лагерь. Теперь он и сам не хотел в город: он не мог видеть здания и статуи, площади и улицы эллинского мира, который, казалось ему, отверг его. Потеряв Алкима и Гликеру, он сразу потерял заодно пергамскую библиотеку, ритора Тимофея, акрополь, всё, всё!