Сулла выглядел стариком. Одежда его была проста и нарочито неряшлива: потёртый кожаный панцырь, разношенные калиги, грубый плащ: и конь подстать – невзрачной масти.. Рядом с победителем-римлянином побеждённый Митридат – громадный, закованный в золотые доспехи, в алом плаще, восседающий на белом коне, – выглядел нелепо. Изборождённое ранними морщинами, воспалённое лицо Суллы хранило презрительную ухмылку; раза два он взглянул брезгливо на царя, и Митридат почел его мысли: «Варвар мясист, басовит, чересчур падок до плотских наслаждений, чересчур любит почести и дурацкие восточные церемонии, поверхностно образован…»
Не дослушав Митридата, Сулла, возвысив голос, ответил ему резко и тоже по-гречески:
– Ты зажёг эту войну между Римом и Азией, потому что у тебя это было издавна предрешено. Надеясь, что будешь господствовать над всей землёй, если победишь римлян, ты придумываешь лживые поводы, чтобы скрыть свои преступные поползновения. Руки твои по локоть в крови: ты казнил свою мать, ты не останавливаешься перед убийствами родственников и друзей. Твои многочисленные преступления доказывают твою жестокость, твоё нечестие и ненависть к нам. И лишь тогда ты согласился на мир, когда я освободил Элладу и Македонию, уничтожив сто десять тысяч твоих воинов. И теперь, когда я здесь, ты решил, что я пришёл судиться с тобой?
Изверг, утопивший в крови Афины и готовивший вскоре такую же участь своему Риму, Сулла отчитывал его, царя, освободителя, Диониса, как мальчишку, – но Митридат, преодолевая горечь обиды, молчал, потому что внезапно понял: со всем своим вероломством и распутством, тайными убийствами и явной жестокостью он воистину мальчишка рядом с этим римлянином. Сулла не знает ни самоупоения, ни приступов страха. Он ровен, холоден и циничен. Игрок, фаталист, верящий в свою счастливую судьбу, этот человек или погибнет, или погубит весь мир, – или будет править Римом.
И Митридат отдал Сулле, человеку с неприятными голубыми глазами, всю Элладу, и Македонию, и острова, отказался от приобретений в Азии, и, заверяя в вечной дружбе с римским народом, обещал вернуться в отчее Понтийское царство и смирно там сидеть.
– Он безвкусен, однако незауряден, – отозвался потом Сулла о Митридате.
Побеждённый царь был полон сил и уверенно смотрел в будущее. Следовало выждать. Вавилонские маги открыли ему, что звезда его счастья сейчас заслонена сильной и яркой звездой Суллы. Когда угаснет враждебная звезда, – а это произойдёт очень скоро, – вновь засияет над миром звезда Митридата. Сулла стар и болен. И царь терпеливо ждал радостную новость из Рима. Он не терял времени: строил флот, собирал войско, наполнял арсеналы оружием, а склады зерном. Ему предстояла новая война с Римом – последняя, решающая, не на жизнь, а на смерть. Столкновение с легатом римской Азии Муреной было сущим пустяком. Царь одержал победу. Обстоятельства складывались вполне благоприятно: Великая Каппадокия, эта неотъемлемая часть Понта, снова присоединена к государству. Правда, Ариобарзан, изгнанный царь, послал уже в Рим жалобу, но пока суд да дело!… Волнения на Боспоре утихли, колхи замирены. Парфяне бездействуют, занятые своими усобицами; а царь Армении Тигран, друг и зять Митридата, безмятежно строит новую столицу в самом сердце Двуречья, не думая более ни о чём.
И, прислушиваясь к рычанию голодных львов, сладко потягиваясь, царь широко улыбнулся. Новый день начинался для радости.
В то утро Митридату доложили, что у него родились две девочки и сын, из Диоскуриады прибыло двенадцать вновь построенных кораблей, новый наместник римской Азии Минуций Терм из мести разграбил дружественную Понту Митилену, египетский Птолемей шлёт письмо с дарами, хранитель сокровищницы в Басгедаризе проворовался и сбежал, царицв Стратоника просит об аудиенции, в канцелярию за ночь поступил десяток доносов. Секретарь говорил ещё долго; Митридат перестал слушать. Особенно приятной была новость о новорождённых. Царь любил своих л детей и гордился, что их так много. И с каждым годом рождаются всё новые. Женщин, которые дарили ему детей, он помещал в свой гарем, окружал богатством и заботой. Он боялся смерти, дети были преодолением её, продолжением священной жизни земного бога. Точного количества царских детей никто не знал: одни погибали во младенчестве, – другие дожив до зрелых лет. Но количество их не уменьшалось: что ни год, появлялись новые. Царь решил числить для ровного счёта: пятьдесят сыновей и пятьдесят дочерей законных, остальные – побочные. Когда владыка Армени и Тигран попросил в жёны дочь его, Митридат велел облачиться в лучшие платья всем своим пятидесяти дочерям и показать их армянскому царю. Все девушки были хороши собой; самых маленьких кормилицы держали на руках. Тигран растерялся перед таким великолепием.