– Они похожи на нас с тобой, – сказала Ноэрена, обняв мужа за шею. – Такие же неосторожные, испуганные и беспомощные.
Сравнение пришлось ему не по душе.
– Почему ты называешь меня беспомощным? И я не чувствую никакого испуга. Что ты выдумала? За верную службу царь награждает своих воинов земельными участками. Ты бы хотела обосноваться в Понте?
– Я бы хотела, чтобы ты принял посвящение в орфики, – серьёзно ответила она.
Ноэрена давно не заводила этого разговора. Спартак поёжился: стать орфиком означало отказаться от многих земных радостей. Своей военной будущности, на которую прежде всего и покушалась жена, ему, прирождённому воину-бессу, было жаль.
– Почитаешь ли ты владыку нашего Диониса Загрея? – не дождавшись, когда он заговорит, настойчиво вопросила она. – Или втайне приносишь жертвы Ма? Или вообще давно полон нечестия и, подобно некоторым эллинам, отвергаешь всяких богов? Я ничего не знаю о тебе. Ты живёшь рядом, но замкнут и далёк …
Посвящать много времени богам у него не было возможности. Чтобы успокоить жену, он поклялся, что почитает великого Диониса, родное божество, однако Ноэрена, сдерживая слёзы, сказала, что всякий раз, когда она заговаривает с ним о новой жизни, на лице супруга можно прочесть лишь страх, как бы его не лишили мясной пищи и женских ласк. Засмеявшись, он уверил её, что дело в другом.
– Разве плохо сделаться полководцем великого царя? – осторожно осведомился он.
– Ты хочешь посвятить себя войне? – ужаснулась Ноэрена. – Ты снова будешь убивать?
Она так расстроилась, что попросила спустить её на землю. Они пошли рядом, ведя коня под уздцы. Она заговорила, и в голосе её слышались слёзы:
– Значит, ты больше не стремишься вернуться в родные места? Святилище на горе Когеон больше не священное место для тебя? Я давно подозреваю, что фригийская Мать Диндимена, которой ты поклонился в Команах под именем Ма, титанида и увлекает людей ко злу. Власть её слишком сильна, чтобы освободиться от неё без долгой борьбы. Служащие ей губят свои бессмертные души. В конце земного круга тела, которым они угождают, рассыплются мёртвым пеплом, и ничего не останется от нечестивцев, потому что душу свою они погубили при жизни.
– Но ведь кто-то доложен защищать свободу и противиться Риму, – заупрямился он.
– Думаешь, без тебя не обойтись? Скажи лучше, что, насмотревшись на пышность эллинских городов, ты страшишься оказаться в родной хижине.
– Нет, Ноэрена, нет! – вспомнив про мать, горячо заверил он. – Мы обязательно вернёмся домой, но…. чуть попозже, когда представится удобный случай.
– Муж, синопские орфики приняли меня в свои ряды, как сестру, – сурово сообщила она. – Возможно, меня удостоят посвящения во второй круг знаний. Мой супруг должен быть достоин жрицы столь высокого ранга. Смысл жизни не в эллинской ложной прем удрости, но в постепенном постижении и Загрея.
– Ноэрена, я постигаю, насколько в силах… – попытался он оправдываться.
– Ты с головой окунулся в суету, льстишь вельможам и встречаешься с царскими наложницами, – резко перебила она. – Печать Ма горит на твоём лбу, несчастный! Ты на краю пропасти, и если не одумаешься, всё кончится твоей гибелью.
-б Но ведь я не достиг ещё царской власти… – осмелился он неловко пошутить, однако осекся под гневным взглядом жены.
Домой они вернулись не в духе.
Раздору добавила служанка, прозванная Агавой за невосприимчивость к учению Загрея. Ноэрена будучи не в настроении , отчитала её за беспорядок в доме. Носатая, смуглая сириянка вышла от хозяйки нахмурившись.
– Досталось? – улыбнулся Спартак. – Непросто угождать жрице?
– Госпоже надо родить своего ребёнка, а не забавляться с чужим, – буркнула Агава. – Та не женщина, кто не мать.
Замечание служанки было бесцеремонно, однако справедливо. Спартак попытался защитить жену:
– Уж как захотят боги…
– Надо, чтобы она захотела, – неумолимо отрезала Агава. – Я ведь не простофиля, чтобы верить, будто она нечаянно упала с лошади. Слишком много жертв её Загрею. Так можно сделаться вовсе бесплодной.
– Агава! – вскрикнул поряжённый фракиец.
Но служанка ушла, сердито хлопнув дверью.