– Дни мои уходят, как вода сквозь пальцы, – пожаловался молодой фракиец.
– Но твои обстоятельства складываются весьма благоприятно. Не пойму, чудак, чего же ты хочешь от жизни?
– Увидеть Острова Солнца, – засмеялся Спартак.
– Начитался Ямвлиха?
– Знаю, что сказка.
– Отнюдь, – покачал головой Неоптолем. – Такие острова иногда можно встретить даже посреди суши. Мне рассказывал приятель, долго живший в Египте, что там под Александрией существует удивительное сообщество…
И Неоптолем рассказал поражённому фракийцу о многих сотнях уставших от жизни людей, которые уходят от мира и живут в пустыне небольшими группами, проповедуя воздержание, праздную жизнь и нравственное совершенствование. У них все равны между собой, крепкие семьи, здоровые дети и счастливые старики. День они трудятся в поле или в мастерской, а вечер отдают чтению, не зная ни ревности, ни зависти к ближнему: ведь у них нет ничего своего, но всё общее.
– Чем не Остров Солнца, Спартак?
– Хотелось бы взглянуть на них.
– И волк будет жить вместе с ягнёнком; и телёнок, и лев, и вол будут пастись вместе, и малое дитя поведёт их, – тихо засмеялся Неоптолем.
Рассказ вельможи о странных обитателях египетской пустыни поразил воображение молодого фракийца. Оказывается, эллинам всё давно известно, а он попросту не додумался, как можно жить. Но разве не к этому – бегству из города, жизни в кругу единомышленников, служению Загрею призывает Ноэрена? Если мир устроен разумно, если в нём господствует высший закон, то рано или поздно несправедливость исчезнет сама собой и воцарится гармония. Люди поймут, что нет ни знатных н и бедных, ни рабов ни господ, ни калек ни здоровых, ни варваров ни эллинов, – но все равны друг другу, все граждане Вселенной, космополиты. Кто-то в Египте уже приблизил счастливое будущее и живёт так, как должно жить человеку. Интересно, Египет – это далеко?
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ В СИНОПЕ
Однажды Спартака неожиданно потребовали во дворец. Не удивившись (Монима всегда делала, что хотела), он отправился за провожатым
Его провели почему-то не к Мониме, но дальше, вглубь дворца, и впустили в обширный покой, где он неожиданно увидел царя. Его кумир стремительно расхаживал по залу. Фракийца всегда удивляло несоответствие между огромностью Митридата и лёгкостью его походки. Он не двигался, разглядывая ясный лоб и гордый профиль царя, могучие плечи и грудь, выпиравшие из-под златотканой одежды. Заметив вошедшего, царь остановился, стараясь придать мрачному лицу приветливое выражение.
– Здравствуй, Спартак, – сказал он, щеголяя отменной памятью. – Мне что-то неможется, и я решил поболтать с тобой. Монима сказала, что ы бываешь забавен… Ну как, всё ещё собираешься стать царём?
Что-то зловещее прозвучало в голосе Митридата. Встревоженный Спартак молчал.
– Кто твои друзья? – вдруг грозно спросил царь.
Спартак назвал несколько имён сослуживцев.
– А Неоптолем? – Рык Митридата загремел, сотрясая стены.
– Неоптолем – твой друг, царь, – побледнел Спартак. – Он занимает слишком высокое положение, чтобы обычный воин мог считать его своим другом. Но я люблю его от всего сердца.
Царь помолчал.
– Иди, полюбуйся на своего любимого Неоптолема, – наконец проворчал он и сдёрнул со стола покрывало.
На столе, на блюде лежала мёртвая голова вельможи.
Спартак был воином, и не дрогнул, не проронил ни слова, – однако на лице его изобразилось такое страдание, что царь отвернулся. Приблизившись к столу, фракиец осторожно прикрыл голову Неоптолема, с состраданием глядя на его полузакрытые глаза и посиневшие губы. Потом он оборотился к наблюдавшему за ним царю и сказал:
– Это был лучший из твоих подданных.
Митридат не разгневался, не закричал, но неожиданно поник:
– Знаю. Ты бесстрашен, юноша из Золотого века. Все вокруг, желая мне угодить, твердят: не было человека, хуже Неоптолема. А ты говоришь правду.
– Значит, ты казнишь лучших? – ужаснулся Спартак.
– Такова участь царей. Впрочем, он был в сношениях с римлянами и замышлял побег. Скажи, ты ничего не знал?
Фракиец недоверчиво глядел на царя. Митридат неожиданно хрипло захохотал: