Рудометкин продолжал молча рассматривать меня, поставец с едой, фляжку, алюминиевый складной стакан, потом перевел глаза на моего спутника. Надо сказать, что товарищ, который меня сопровождал, до некоторой степени отвечал за мою сохранность и по роду своей службы, которую он нес в течение ряда лет, обладал особым нюхом по отношению к людям антисоветски настроенным. По национальности он был латыш, человек большой силы и выдающейся храбрости.
Рудометкин вздохнул.
— Что же это вы свое едите? Нехорошо…
Мой спутник положил могучие руки на стол,, поморгал белесыми веками и сказал:
— Как русский кафорят — несфаный кость куже прежний татарин. Мы приекали неожитанно и поэтому етим своя ета.
Хозяин покачал головой:
— Нет уж, поставить мы обязаны, а вы как хотите, — и хлопнул в ладоши…
Вошла женщина, высокая, стройная, чернобровая, с длинными косами, и, потупив глаза, поставила поднос на стол.
Помимо обычных для молокан блюд, на подносе оказалась холодная телятина и бутылка водки — «белая головка».
— Разве вы едите мясо и пьете вино?
Рудометкин усмехнулся:
— Иногда с гостями разрешается.
— Тогда позвольте угостить вас коньяком…
Он выпил не без удовольствия.
— Что же, вы не думаете переселяться?
— Сие есть наша земля обетованная. Не можем ее покинуть. Что же касаемо властей, то сказано: «несть власти, аще не от бога»… Так что турки или другая власть — нам все едино…
— Ну хорошо, но ведь вы русские люди, как же отрываться от своего народа? Вот молокане уже почти все уехали…
— Молокане — одно, а мы — другое. У нас свой устав, особый, мы его блюдем более ста лет. И празднуем мы субботу, а не воскресенье, и праздник кущей у нас самый торжественный, и обряды иные…
Молчаливая женщина внесла стаканы с чаем в хороших серебряных подстаканниках…
— Это что же, ваша жена?..
— Одна из жен духовных…
Мой спутник взял мой стакан чаю и поставил его перед хозяином, а принесенный ему передвинул ко мне. Рудометкин заметил это и усмехнулся:
— Доверия не имеете… А мы от чистого сердца…
И равнодушно стал прихлебывать чай, налив его из стакана в блюдце.
Большие стенные часы глухо пробили девять ударов… Хозяин отодвинул блюдце, перевернул на нем стакан кверху дном и встал:
— На службу пора идти, сегодня у нас радение… Кормщик я… В соседней горнице постели вам приготовлены…
— А на вашей службе посторонние могут присутствовать?
— На службе не могут… — Он усмехнулся: — Да и неинтересно вам будет. Рассказывают про нас всякие глупости, а на самом-то деле ничего такого нет. Вот у «телешей», там действительно завлекательно, а у нас духовные песни поют, ну и пляшут… Впрочем, смотровое окно есть, ежели интересуетесь, можете посмотреть, а самим присутствовать без посвящения нельзя…
Он провел нас по коридору и лестницам в какой-то чулан, в котором прорублено было небольшое окно. Из него был виден большой продолговатый подвал, стены, пол и потолок которого были обшиты тесом. В углах этого помещения вделаны были печи. Посередине стояла бочка с водой, и на доске, лежавшей на ней, — железный подсвечник с тремя свечами. В конце этого помещения было устроено деревянное возвышение, в стене — две двери.
Прошло несколько минут, и в двери стали входить люди. В левую — мужчины, босиком, одетые в длинные холщовые рубахи; в правую — женщины, тоже босые, в белых платках, белых кофточках и юбках. Женщины выстроились вдоль одной стены, мужчины напротив них. Потом вышла та самая «духовная жена» Рудометкина, что прислуживала нам за столом, одетая в белый сарафан, в белом платке с красными крапинками, и стала посередине, лицом к возвышению.
Наконец, показался и сам «кормщик корабля» — Рудометкин, в какой-то странной одежде, с широкими рукавами, и протяжно возгласил неожиданно глубоким басом:
— Святому духу верьте!
После этого присутствующие, как в танцевальном зале, пошли навстречу друг другу, и мужчины, взяв левой рукой левую руку женщины, начали пританцовывать вполоборота, причем оба взмахивали правой рукой и все вместе хором вскрикивали какие-то слова. Разобрать их было трудно, но иногда доносилось довольно явственно:
— Сойди на нас, сударь, дух святой!
«Духовная жена» двинулась навстречу «кормщику», и они начали проделывать такие же движения. С каждой минутой темп учащался, крики становились громче, тяжелое дыхание разносилось по залу. Потом раздался общий крик: «И-я-я-х!» — и все остановились, тяжело дыша, покачиваясь и отирая пот с лица.