Михаил стоял, расставив ноги, и смотрел на солдата.
— Ну? — сказал он ему, не здороваясь со мной.
Солдат молчал. Человек в кожаной куртке кашлянул.
— Тофарищ Михаил, этот кофер у него запрали, когда он хотел ухатить со твора.
— Брал ковер? — мрачно спросил Михаил.
— Товарищ командир, — вдруг неожиданно высоким голосом закричал солдат, — я же еду на побывку домой, а ковер этот — ничейный. Он раньше принадлежал буржуям, а теперь, как их выгнали, он ничейный.
Михаил стал краснеть.
— Стало быть, выходит, растаскивай все, что есть?
— Зачем же все, один ковер…
Латыш в кожаной куртке покачал головой.
— Мы тебя путем сутить…
— Не будем, — сказал Михаил, продолжая разглядывать солдата. — Посмотри на себя: шинель расстегнута, фуражка набекрень, небрит, нечесан, ремня нет, сапоги не чищены…
— Что же, выходит, как раньше, при старом режиме?..
— Врешь! Раньше ты кому служил?
— Царю.
— Так. А теперь кому служишь?
— Народу.
— А раз так, служи как следует.
Михаил повернулся к латышу.
— Отпуск отставить. Наряд вне очереди…
Солдат замотал головой.
— Все равно уеду…
Михаил схватил его левой рукой за борта шинели, приподнял, потом поставил на место и, сжав правую в кулак, поднес его к носу солдата.
— Ты это видел? И смотри, не попадайся мне на глаза в таком виде.
Солдат, одурело оглянувшись, поплелся к выходу.
— Стой! Повернись! Налево кругом! Шагом марш!
Когда он ушел, латыш вздохнул:
— Тофарищ Михаил, фы путете иметь неприятность с фаша рука.
Михаил скосил на него глаза.
— Товарищ Калнин, садитесь и проверяйте ведомости.
Потом повернулся ко мне:
— Пойдем!
Через столовую, украшенную натюрмортами с изображением дичи и фруктов, мы прошли в спальню. Под огромным балдахином стояла двухспальная кровать. Со всех стен глядели нагие женщины с необычайно пышными формами и неестественно розовой кожей.
— М-да, — произнес я, оглядываясь.
Михаил рассердился.
— Чего «м-да»? Куда я все это дену? Через несколько дней уйдем на фронт, тогда согласно точной инвентарной описи вся гостиница будет передана Моссовету. Тут уже ко мне начхоз подкатывался: «Разрешите, товарищ командир, убрать все лишнее неприличие…» — «Куда убрать?» — «Да место найдется».
— Я его знаю, этого начхоза. Он бывший интендантский писарь. Жулик, но в хозяйстве толк понимает… Теперь жулики, пока еще не создан настоящий советский аппарат, под горячую руку лезут со всех сторон.
Он подошел к туалетному столу с большим овальным зеркалом и начал открывать ящики. В первом оказались прессованная пудра «Коти» и женский кружевной платок с вензелем. Михаил понюхал, покачал головой.
— Наверное, дама какая-нибудь забыла, торопилась уехать. Где-то у меня тут колбаса была и консервы? Чай сейчас соорудим.
Пока он хлопотал, я заглянул в ванную. Кафельный бассейн сиял безукоризненной чистотой, отражаясь в зеркалах, вставленных в стены от потолка до пола.
Когда мы сели за стол, я заметил:
— Чисто у вас и тепло.
Михаил разлил какую-то жидкость по стаканам, добавил воды.
— Сырец, дрянь, но пить можно.
Мы выпили, он закусил колбасой.
— Видишь ли… Когда мы заняли гостиницу, через полчаса прислуга исчезла. Я, конечно, узнал, в чем дело. Оказывается, вызвали их директора «Эрмитажа» и говорят: «Жалованье будем платить, как и раньше. Однако обслуживать большевиков запрещаем. Они захватили помещение нахально и за номера не платят. Подумать только! После Лианозова, Манташева и Рябушинского солдатня будет туда водить девиц с Трубной площади…» Хорошо! Я, значит, велел всю обслугу на другой день собрать. Смотрю, какие-то рожи несообразные: старые лакеи, выстроившие себе дома на подачки от кутил, бабы, похожие на сводней. Ладно, посмотрел и говорю им: «Вы порядок знаете?» Один из них, почтенный человек в баках, говорит: «Раньше знали…» — «И теперь будете знать! Уборка с утра, как полагается. Топить аккуратно. Белье менять и стирать соответственно. Полы натирать до полного блеска. Дежурный! Переписать каждого на карточку с точным адресом и взять подписку, если что пропадет — под суд! Найду непорядок — на сутки под арест. И не выпускать никого, пока не проверите документы и не перепишете». И представь себе, — ничего, порядок.
Когда мы кончили есть, он закурил, вздохнул.
— А вообще трудно! Все дело в том, что крестьянин получил землю, получил мир. Стремится в деревню и знать ничего не хочет. Начинаешь ему объяснять, а он говорит: «Пока я тут с вами буду канителиться, в деревне всю землю поделят, мне ничего не достанется». Да к тому же часто и прихватить что-нибудь норовит: «Ведь это буржуйское, а у меня, говорит, за войну семья разорилась». Не хватает культуры, грамотности, сознательности. А тут со всех сторон контрреволюция поднимается. Спасти нас может только железная дисциплина… Ну ладно… Ты что сейчас делаешь?