– Ариана? Это Вероника. Да, дорогая! (Восклицания, смех.) Мы вернулись в воскресенье… Я позвонила просто так, какая удача, что ты дома!.. Восхитительно!.. Все было на редкость удачно, мне тебе столько надо рассказать… Нет, мы сейчас в Бретани, у родителей Жиля… Да… У них вилла на берегу моря… Перос-Гирек… Что? Что? Я плохо слышу… Да, я не могла тебе позвонить. Мы уехали сюда в понедельник утром. Мы были в Париже только одну ночь… Нет, что ты!.. Как Шарль? Все в порядке?.. Вы получили наши открытки? В «Даниели», дорогая… А ты как думала!.. Да, это, конечно, безумие. Жиль просто разорился, но мы не могли себе в этом отказать… Роскошный номер с террасой, вид на лагуну… (Пауза.) Ну, если хочешь, назови это балконом… Нет, ты ошибаешься, мне кажется, там есть номера с террасами… Одним словом, это была сказка… О, не знаю точно, наверно, неделю. Мы вернемся, я думаю, в понедельник или во вторник… (Новая пауза, очень долгая, прерываемая только какими-то восклицаниями.) Ну да, конечно, в любой день, когда вы захотите… Не знаю где, как только приедем, начнем искать… Трехкомнатную квартирку, на левом берегу… Хочешь, мы сейчас точно назначим день?.. Ну, когда тебе удобно? В тот четверг?.. По-моему, это пятнадцатое… Договорились. В «Реле»? О дорогая, ты ангел, я безумно рада!.. Договорились… Нет, что ты, обязательно… Все!.. До скорого. Целую тебя.
– Ну ты сильна! Как заливаешь! – говорит Жиль, когда она возвращается в комнату. – С ума сойти!
Она со смехом бросается на него, со звонким молодым и лукавым смехом.
– Такой девке, как Ариана, надо пускать пыль в глаза. Она самое большое трепло в Париже.
– Ей-богу, ты соврешь – недорого возьмешь: и жили мы в «Даниели», и вилла у нас на берегу океана…
– Это не вранье, это дипломатия. Она же не приедет сюда проверять.
Телефонный разговор, казалось, вернул Веронике жизненный тонус.
– Шарль и Ариана приглашают нас обедать с ними в «Реле» в будущий четверг… Колоссально, вот так сразу окунуться в парижскую жизнь, во все…
Жиль как будто не разделяет ее восторга.
– В «Реле»?
– Ну да, теперь это самый модный, самый шикарный ресторан. Все туда ходят.
– Ну, если все туда ходят, он, должно быть, не такой уж шикарный?
– Нет, шикарный, очень шикарный. Сам увидишь, дурачок.
Она стоит перед зеркалом, пристально разглядывая свою фигуру в анфас и в профиль.
– Я могу еще появляться на людях? Как ты считаешь? Я надену свою русскую блузку, ну, знаешь, ту, из зеленого шелка с золотой вышивкой. Через три месяца меня так разнесет, что стыдно будет выйти на люди. Надо пользоваться, пока еще можно.
Стук в дверь, два робких удара. Входит Жанина.
– Я вам не помешала? – спрашивает она застенчиво. – Я только хотела узнать…
– Ой, какая ты аппетитненькая! – говорит Вероника. – Смотри, как бы тебя не слопали. Вот, например, сын этого депутата.
Смутившись, Жанина засмеялась не по-девчачьи кокетливо. На ней синие джинсы и тельняшка. Она очень тоненькая и, кажется, состоит только из длиннющих ног, шеи, маленькой смеющейся рожицы и карих, отливающих золотом глаз. При виде ее вспоминается олененок или какой-то другой грациозный лесной зверек.
– Мы уезжаем на велосипедах, целой компанией. Я пришла спросить, может быть, вы захотите поехать с нами.
– А почему бы и нет? – восклицает Вероника, которой перспектива этой прогулки, видно, и в самом деле кажется заманчивой. – Потрясная идея! Но у нас ведь нет велосипедов.
– Можно взять напрокат в гараже.
– А тебе это не вредно? – с тревогой спрашивает Жиль.
– Наоборот, полезно, развивает брюшной пресс, – твердо заявляет Вероника. Она явно полна решимости отвести все возражения. – Я намерена рожать без боли, по новому методу, значит, мне надо развивать брюшной пресс. Верно, Жанина?
– Да где ей помнить, – серьезно говорит Жиль. – Она уже года три как не рожала.
Брат и сестра дружно хохочут. Они глядят друг на друга, и сразу видно, что они заодно, что они свои. Чувствуется, они вот-вот начнут «ломать комедию», как говорят в семье. У них есть свой репертуар постоянных шуток, целый набор гримас, ужимок, комических пародий на мультфильмы, но все это лишь в намеках и символах, едва ли понятных непосвященным, и со стороны это может показаться каким-то нелепым ребячеством, чуть ли кг идиотизмом. Спектакль обрастает каждый день чем-то новым, имеет бесчисленные вариации и начинается, по сути дела, только тогда, когда «актеры» уже заходятся от смеха, хохочут до упаду, до слез и вынуждены то и дело прерываться, чтобы хоть немного перевести дух. В такие минуты Жиль выглядит не старше своей сестры, и странно видеть, как этот высокий, худой, уже совсем взрослый парень с обычно серьезным выражением лица вдруг начинает себя вести как расшалившийся школьник.
Вероника усаживается на кровать и глядит на их номер, который ей совсем не кажется забавным, – она не улавливает, что они изображают, она не знает кода. Все же в этом буйном потоке слов и жестов она мимоходом засекает передразнивание мадемуазель Феррюс («Рожать в ее-то годы? Скажите на милость! Граф Парижский этого не одобрил бы. Куда мы идем? Если хотите знать, все имеет свои границы»), какие-то арабские ругательства (где они их только взяли и что в них смешного?), подражание знаменитому диснеевскому Дональду Даку и еще другому персонажу из «Картунз» – канареечке, свист которой переходит в клекот, стоит ей завидеть грозную тень кошки на стене, и тогда она восклицает: «I tought I taw a putty tat!..»[13] Наконец они умолкают, окончательно выбившись из сил.
– Дорогие мои дети, – говорит Вероника, – вам, может, и очень смешно, а мне вот нет.
Она снимает платье и остается в трусиках и лифчике, нисколько не смущаясь присутствием Жанины, к которой с первой же минуты стала относиться как к ровне, как к «подружке». Девочке это явно льстит. Невестка в ореоле «взрослости», в расцвете красоты и женственности – и тем не менее подруга.
– Когда за тобой заедут твои друзья? – спрашивает Жиль Жанину.
– Около пяти. Еще есть время.
– А ты думаешь, они не будут возражать против нас?
– Что за идея? – говорит Вероника с искренним удивлением. – Товарищи Жанины, я надеюсь, симпатичные ребята.
– Разве в этом дело? – говорит Жиль. – Они могут быть расчудесными ребятами и не желать общаться с нами… Ты забываешь о разнице возраста.
– О! Это чепуха! – восклицает Жанина с чуть наигранной уверенностью. – Вы смело можете с нами поехать.
Но Жиль чувствует, быть может, по еле уловимому изменению тона, что полной уверенности у нее все же нет.
– Это точно? – допытывается он. – А то знаешь, зайчик, если тебе все же кажется, что нам лучше не…
Жанина протестующе мотает головой. Ее брат с улыбкой смотрит на нее, вопросительно подняв брови.
– Какого черта!.. Разве разница в возрасте может быть препятствием? – спрашивает Вероника. – Да она и не так велика.
Вероника тем временем надевает платье, ее голова уже появилась в вырезе, а руку она как раз просовывает в рукав.
– Нет, велика. Семь или восемь лет – это колоссально. Для них мы старики, – говорит Жиль, а так как Жанина снова готова запротестовать, он притягивает ее к себе и целует. – Не для тебя, зайчик, я знаю, но для твоих товарищей это все-таки кое-что значит. Ведь верно?
Он кладет ей руку на плечо и сравнивает их рост.
– Слушай, по-моему, ты за эти дни еще вытянулась. И здорово похорошела! Нет, прежде ты была не такой.
Она замахивается, чтобы его ударить. Он отскакивает, и вот они уже снова готовы приняться за свои игры. Вероника спешит их отвлечь: