Не давая старшему брату опомниться, Гарри подлетел к его постели, и с силой, сравнимой разве что с ураганом или еще каким-то природным бедствием, вцепился в плечо брата острыми пальцами. Найл не вскрикнул, но на глаза его выступили слезы.
- А теперь послушай меня, ты, маленько исчадье Ада, - зашипел ему в ухо Гарри, опаливая кожу злыми словами, - я терпел тебя двадцать лет. Из всех вас я ненавижу тебя самой лютой ненавистью. Я чувствую. Что ты плачешь! Боже, я думал, у меня три нерадивых брата, а один из них все-таки оказался девчонкой! Ты ужасаешься тому, что я говорю, да?! Да?! Так вот знай, что я ненавижу тебя так же сильно, как тебя любит моя мать. Ты только вспомни, - Гарри тряхнул Найла за плечо, и тот протяжно охнул, - ты только вспомни. Мне было всего восемь лет, когда я бежал по лестнице, а ты оказался на моем пути. Я уже тогда тебя ненавидел. Я хотел столкнуть тебя с этой лестнице, и как бы я был рад увидеть твою размозженную о ступени голову! Уже тогда я понимал, что мать любит тебя больше остальных. Самые лучшие подарки были тебе. Самые лучшие сказки она читала на ночь тебе! Тебе, тебе и только тебе! А я! А я должен был это получать, слышишь?! Я Стайлс, я единственный законный наследник, а вы, вы все, а особенно ты, - палец Гарри стал устрашающе надвигаться к лицу Найла, - вы никто! Вы даже не родственники мне, поняли?! Вы всего лишь подкидыши, и я докажу Вам, кто в этом доме самый главный. Так вот, я стоял на верхнем пролете, и думал, что, если я слишком разгонюсь, я сшибу тебя с ног, и ты никогда уже не будешь получать самые лучшие подарки. А они все будут доставаться только мне! И любовь матери не придется делить с тобой! Все, все замечали, что она любит только тебя!! Но ничего, она за это тоже ответит.
Гарри перевел дух. Найл молчал, и дрожал, как лист на холодном ветру, который один остался на ветке и бьется в смертельном бою с порывами ветра. Он видел, как жутко блестели белоснежные зубы Гарри в темноте, словно клыки несуществующего хищного животного. Гарри в ту роковую для Найла ночь был сродни химере!
- Но первым ответишь за все ты. Я удержался тогда. Какая-то всевышняя сила заставила меня притормозить на последних ступеньках, и я лишь чуть-чуть тебя задел! Но вспомни! Меня оставили без обеда. Меня сослали на чердак, отлупив при этом, как простого уличного мальчишку, который повадился воровать молоко у его господ! Я проплакал всю ночь на этом вшивом чердаке, я не мог сомкнуть глаз, потому что Лиам напугал меня рассказами о страшных крысах, которые любят лакомиться маленькими мальчиками! А ведь я сам, сбегая с лестницы, сломал руку! А тебе не досталось и царапины! Но наказали меня! Я должен был тогда быть обласканным матерью, она должна была меня целовать и успокаивать, и лечить мою руку, а не ты! Не ты!! – всегда низкий голос Гарри сорвался на визгливой ноте, - не смей отворачиваться от меня, когда я с тобой говорю! Но мать тогда носилась возле тебя, как… Курица с золотым яйцом, а я трясся от страха на этом чертовом чердаке! И только попробуй еще сказать мне, что я не имею права ненавидеть тебя, ты, мерзкое отродье!
- Гарри, я же ничего не знал, - начал было Найл, но Гарри снова встряхнул его, как тряпичную куклу.
- Заткнись! А не то я проломлю тебе башку прямо здесь! Ты отнял у меня все. Любовь родителей. Все их восторги делились между вшивой игрой Луи и твоими мерзостными картинками, что ты малевал! А, ну-ка, давай посмотрим, что ты намалевал в последний раз!
Резко выпустив уже кровоточащее плечо Найла из своих рук, Гарри подскочил с постели, и темноту комнаты разрушил слабый отблеск свечи.
Вне себя от страха за рассудок брата, Найл попытался успокоить Гарри и оттащить его от последней картины. Он трудился над ней целых три недели…
- Ага! Я так и знал! – закричал Гарри, стаскивая простыню с полотна. Опешив, он сделал шаг в сторону, роняя простыню, словно саван, на пол. С портрета, еще незаконченного, но прекрасного нарисованного, смотрела Эрика.
Гарри обернулся на Найла. Тот стоял чуть позади, опустив низко голову. Щеки его пылали.
- Так я был прав. Что ж, отлично. Ты так ее любишь, да? Святоша полюбил свою учительницу! О Боже, какая мерзость! – Гарри огляделся в комнате, и увидав на столе с красками и костями нож для резки бумаги, подлетел к нему, - так я посмотрю, как тебе понравится это! Я тоже уничтожу то, что ты любишь!
- Гарри! Не смей! Не смей трогать портрет! Это грех!
- Кто мне заговорил о грехе! – Гарри сжимал в руке нож, смотря в глаза Найлу. Найл мог был поклясться, что в тот момент он почувствовал, что смотрит в глаза самому дьяволу. Нечеловечески зол и страшен был Гарри! Волосы закрывали его лицо, рот был ощерен, как пасть у голодного волка, глаза казались черными, как душа самого черта.
- Пожалуйста, Гарри, не трогай портрет…
- Скажи мне: ты любишь ее?! Отвечай? Ты ее любишь?!
- Да, - ответил Найл, делая робкий шаг к Гарри, - я люблю Эрику. И я не позволю, слышишь, не позволю тебе испортить ей жизнь. Ведь ты помолвлен с Лаурой, к чему все эти игры?
- А это тебя не должно касаться, - выплюнул Гарри, тем не менее, пряча нож к себе в карман, - хорошо. И ты серьезно от нее не отступишься?
- Нет. Я готов умереть за нее.
- А я слышал, что Эрика любит меня.
Даже тогда, как Гарри со всех размаха, как коршун, вонзился пальцами ему в плечо и тряс, как куклу, Найл не издал того страшного возгласа, как в ту минуту, когда услышал эти слова.
Гарри засмеялся.
- Ну, вот ты и проиграл. Она любит меня, слышишь?! Я танцевал с ней потом. Я, а не ты! Тебя она только жалеет.
- Я тебе не верю, - тихо сказал Найл, чувствуя, как слезы начинают жечь ему глаза, - ты врешь.
- Что ж, - Гарри выпятил вперед губы, - в любом случае, из нас должен остаться кто-то один. Не так ли? Ведь не будешь же ты мешать нам? О Лауре можешь забыть. Я завтра же разорву нашу помолвку.
- Но что ты предлагаешь? – голос Найла скатился почти до шепота, - я люблю Эрику. Я все сделаю, чтобы…
- Чтобы заслужить ее любовь? Да она смеется над тобой. Не видел, как она часто стало общаться с Луи? Они оба смеются над тобой! Но, если ты так хочешь доказать ей свое мужество… - Гарри повел плечами, - у меня есть одно к тебе предложение.
- Я готов. Я сделаю все, что ты предложишь, чтобы заслужить ее уважение, - голос Найла перестал дрожать, а в груди разлилось какое-то странное спокойствие. О, он знал, мистер Малик, Найл прекрасно знал, чем закончится этот разговор, еще когда Гарри только переступил порог его комнаты!..
Мгновенно Гарри достал из кармана сюртука перчатку и бросил ее Найлу. Не дрогнув ни единым мускулом, Найл сжал ее в руке.
- Я принимаю Ваш вызов, мистер Стайлс.
- Разрешаю Вам выбрать оружие, мистер Хоран.
- На пистолетах, на двадцать шагах, Вас устроит? – Найл сжал перчатку так сильно, что на тыльной стороне ладони проступили вены.
- Да. Завтра, в девять утра. На Принстонском склоне. Раненых не будет. Склон очень крут. Даже если выстрел не убьет кого-либо из нас, сила от удара столкнет потерпевшего со склона вниз. Не кажется ли Вам это самым честным выходом из нашей ситуации?
- Самым честным, мистер Стайлс, - Найл гордо вскинул подбородок, - из нас должен остаться один.
Гарри усмехнулся. На какой-то миг лицо его приобрело схожесть с самим Мефистофелем, подбивающим Фауста на страшные злодеяния!..
- Я рад, что мы оба друг друга поняли. Прошу Вас, никому ни слова. И не опаздывайте завтра.
Комментарий к 17.
ставим ставки, кто победит в этой дуэли :))))))))))
========== 18. ==========
Утро выдалось пасмурным и сонливым. Небо было похоже на только что разбуженного ребенка, который отчаянно трет маленькими руками лицо, утирая слезы после страшного сна. Туман держал в своих объятиях весь Йоркшир, на расстоянии вытянутой руки трудно было углядеть что-либо.
Но, тем не менее, процессия из четырех человек, верхом на гнедых, отправились на Принстонский утес. Вы не были в тех местах, мистер Малик, но могу сказать Вам со всей откровенностью, что крутость этого утеса, пожалуй, самое опасное место во всем Йоркшире. Высота его – больше двадцати метров. Если упасть с него… Но я опять забегаю слишком вперед.