Когда я уже спускался вниз, я застал такую картину.
Эрика, закрыв лицо руками, все так же сидела подле пустующего дивана, и плечи ее еле сотрясались от горестных рыданий.
Я увидел, скрывшись в тени на лестнице, как Гарри подошел к ней.
- Хватит плакать. Его этим не вернешь.
- Мистер Стайлс, - Эрика посмотрела на Гарри снизу вверх, и он, вероятно, показался ей настоящим исполином, - оставьте меня. Не говорите так! Мое сердце разрывается! Я не верю, что это возможно!
- Что – это?
- То, что Бог забирает к себе самых достойных и невинных! Ваш брат был именно таким!
- Да полноте Вам.
- Вы… Вы не чувствуете сейчас ничего? – Эрика поднялась на ноги, утирая пальцами лицо. Она была ниже Гарри, но смотрела на него чересчур строго и воинственно. Гарри склонил голову.
- Чувствую.
- Что же Вы можете чувствовать, когда Ваш брат умер?!
- Чувствую, что он это сделал, потому что не видел иного выхода. Он любил Вас, Эрика. Не смотрите на меня так, он любил Вас, и это правда. Но он понимал, что не сможет бороться за свою любовь и решил отступить.
- Я не понимаю Вас…
- Когда-то я сказал, что Вы можете верить только мне. Так верьте! Я Вас люблю. И я никогда от Вас не отступлюсь. Потому что я тоже Вас люблю, и теперь я в полной мере доказал, что не готов Вас делить ни с кем, даже с братом. Теперь Вы только моя, - и не давая Эрике опомниться и справиться с ворохом переполнивших ее чувств, он взял ее за плечи, и притянув к себе, впился в ее губы самым страшным и роковым поцелуем.
***
- Я хотел бы покаяться перед Вами, мистер Малик. Да, я хоть и священник, но и мне иногда требуется покаяние, ведь я обычный человек, как и все другие. Когда я относил тело мистера Хорана в его покои, в глаза мне бросился белый уголок, торчащий из кармана его сюртука. Я сразу понял, что это письмо, вероятно, предсмертное. Тогда я еще только догадывался, кому оно могло быть адресовано, но, признаюсь честно Вам, как перед Богом, - я вытащил это письмо. Я понимал, что рано или поздно оно дойдет до адресата, а я не мог допустить, чтобы на эту хрупкую душу свалилось еще одно бремя. Не спрашивайте меня, мой юный друг, как я понял, что это письмо адресовано мисс Жонсьер. Тогда я это только почувствовал. Я вынул это письмо и спрятал у себя. Эрика его так и не получила. Если хотите, я могу дать Вам его прочесть.
Я кивнул.
Мистер Шеннон встал, поискал в верхнем ящике комода письмо, поворошив при этому груду старых бумаг и вытащил тонкий конверт. Протягивая его мне, старый священник не сводил с меня пристального взгляда. Разворачивая тонкие листы бумаги, исписанные детским, неустановившемся почерком, я почувствовал легкую дурноту. Как странно! Я держу в руках письмо, а человека, который написал его семь лет назад, уже нет в живых.
- Мертвые очень не любят, когда тревожат их чувства, - предрек мистер Шеннон, но, тем не менее, кивнул, как бы подбадривая меня открыть это письмо. Признаться честно, я никогда не отличался особой сентиментальностью, но это письмо вызвало пару непрошенных слез на моих ресницах. Я приведу здесь это письмо.
«Дорогая мадмуазель Жонсьер! Позвольте один единственный раз обратиться к Вам именно так. Если это письмо попало Вам в руки, скорее всего, меня уже нет среди живых.
Я пишу это письмо ночью, звезды неприветливо глядят множественными глазами мне в окно, а до смертельной дуэли остается несколько часов. Я не могу спать; меня лихорадит. Да, я отправляюсь на дуэль с собственным братом, но сердце мое бьется спокойно. Если знать, за какое правое дело ты отправляешься на смерть, принять ее будет не так страшно, не правда ли? О, я знаю, Вы киваете головой и обвиняете меня в поспешности и неразумности действий. Но, позвольте, как еще я мог доказать Вам всю преданность свою, всю искренность своих чувств? Как донести до Вас, что, с первой минуты появления Вашего в нашем доме, я не знал ни момента отдыха и душевного спокойствия? Как только я увидел Ваши глаза, весь Ваш облик, я понял с той доскональной уверенностью, что и толкает на преступления – что я скорее умру, чем отдам Вас кому-то. Но Вы меня не любили. И это было только моя вина; я ни в чем Вас не упрекаю. Я не святой, чтобы заслужить Вашу любовь, я не сделала в своей жизни ничего такого, чтобы Бог смог наградить меня этим высшим счастье – хотя бы Вашей дружбой!
О, знали бы Вы, моя дорогая, как я люблю Вас! И я клянусь Вам, что я буду любить Вас и после своей смерти. Я чувствую это так же хорошо, как свою собственную руку, которая сжимает это письмо! Если, узнав о моей смерти, Вы прольете хотя бы одну слезы, я буду знать, что это было не зря.
Я ни в коем случае не хочу мешать Вашему счастью. Скорее, я сам бы отправил себя на плаху, если бы посмел думать, что Вы можете быть несчастны из-за меня.
Я люблю Вас. Я безумно Вас люблю. Я полюбил впервые, и как ужасно и с тем сладко осознавать, что первая моя любовь станет последней! Я уверен, что, если бы я и остался жив, я бы никогда никого не полюбил, и лелеял бы свое чувство, как больного ребенка.
Ребенка… Ко мне всегда относились, как к ребенку. Маменька считала меня дитем, неспособным на чувства, неспособным на поступки. Так и Вы. Вы видели во мне милого, преданного ученика, в те самые мгновения, когда находясь подле Вас, робко касаясь края Вашего платья, я сходил с ума от ощущения упоительного счастья. Я бы отправился пешком на другой конец света, если бы Вы были там и позвали меня за собой!
Я ни в чем не виню Вас, ни в чем не упрекаю. Я только прошу Вас быть счастливой с тем человеком, которого Вы выберете. Если бы этим человеком смог стать я, обещаю, Вы были бы самой счастливой, я бы бросил свою жизнь для достижения Вашего счастья!
Но я знаю, что из этой дуэли живым выйдет только один. Я не знаю, что сулит предстоящее утро, и каков исход будет у этой дуэли, но если бы у меня была хоть малая надежда на Вашу любовь… О, я бы убил всех! Я бы убил весь город, только чтобы доказать Вам… Но Вам этого не надо.
Я сознаю и всегда сознавал свою ничтожность. Я не достоин Вас, ни достоин даже называться Вашим учеником, Вашим рабом. Пожалуйста, дорогая мадмуазель Жонсьер, сохраните меня в памяти Вашим добрым знакомым – больше мне ничего будет не надо.
Я чувствую, что из этой дуэли мне не выйти живым. Так уж сложились звезды, а я не в силах им перечить. Я чувствую опьяняющее дыхание смерти на своих щеках. Она улыбается, у нее женское лицо.
Вы помните наш первый урок? Я сходил с ума от Вашей близости и выглядел полным неучем в Ваших глазах. Я не мог связать и двух слов. Я только хотел касаться Вашей руки; я готов был провести всю свою жизнь подле Вас, на коленях; я готов был осыпать поцелуями край Вашего платья. Я любил Вас, мисс Жонсьер, я люблю Вас. Моя любовь больше меня, сильнее. Я не в силах с ней справиться. Я чувствую, как она давит на меня, усмехается, раздирает мне грудь. Мне трудно дышать. Я не знаю, как люди живут со своей любовью, как они встают по утрам, как они видятся со своими знакомыми и занимаются самыми обыденными делами! Мне хотелось каждому говорить о своей любви. Сколько ночей я провел в горячих молитвах! Сколько ночей мои ресницы были влажны от слез, когда я осознавал всю беспомощность, всю никчемность своей любви. Моя любовь не находила выхода, она билась в моей груди, больно стучала по ребрам и сжимала мое сердце. Так простите мне всё, и не держите на меня зла. Совсем скоро я буду далеко, невообразимо далеко от Вас, но помните, что незримо я всегда буду подле Вас. Когда внезапно легкий ветерок коснется Вашей руки, не сомневайтесь – это буду я. А легкий лучик солнца, заигравший на Вашем лице в трудный для Вас день, осушит Ваши слезы. И это тоже буду я. Я верю, что умершие люди всегда находятся подле тех, кого любили при жизни, даже если они не получали взаимности. Как мало порой нужно иному человеку для счастья – быть рядом с предметом своей любви, иметь возможность по первому же зову броситься на помощь, и положить весь мир к ногам той, которую любит больше жизни, больше всего на свете!