Внезапный грохот — неопределенный, то ли сверху, то ли снизу — заставил его инстинктивно откачнуться, застыть на всем скором ходу и судорожно удержать на весу занесенную вперед ногу: вплотную возле него обвалилась с крыши и от удара оземь вдребезги рассыпалась огромная, пудовая бородища сосулек.
Люди вокруг разбежались в разные стороны, но тут же и вернулись на тротуар, гневно обрушившись на дворников. Угрюмый детина в грязном фартуке, с растрепавшимися из-под шапки мокрыми угольно-черными волосами и маленькая женщина в ватнике равнодушно отмалчивались, торопливо сметая широкими деревянными лопатами осколки льда.
Толя обошел злополучное место. Лоб у него сразу покрылся жаркой испариной. Только теперь он понял, какая беда чудом миновала его: мгновением раньше подоспей он или даже просто опусти занесенную ногу — и больше не видать бы ему Наташи. А она уже вон — стоит у ворот школы, улыбается ему издали.
Томительная слабость и мелкая неудержимая дрожь пали в колени, ему хотелось побежать, а он не мог, он подвигался вперед вяло, расслабленно, но улыбался, улыбался блаженно, как радуются внезапно проглянувшему солнцу.
Немного спустя, подымаясь вместе с Наташей назад к площади и проходя мимо того самого дома, Толя, задрав голову, оглядывал зачем-то карниз здания, потом погрозил черноволосому дворнику в подворотне.
— Что с вами? — удивилась Наташа. — За что вы на него?
Он не ответил, только снова улыбнулся странно и, подхватив ее под руку, порывисто прижался плечом к плечу…
Поздно ночью он возвращался домой. Зима одолела-таки затянувшуюся оттепель. Разыгралась густая метель. Северный ветер летал теперь по просторам опустевших улиц, гулко завывал по углам, точно выискивая — а где тут еще затаился дышащий теплом враг, чтобы загнать его до потери дыхания, прикончить его и засыпать намертво под густыми хлопьями снега.
Странно было видеть в столь поздний час и в этакую непогоду в большом, изобилующем всеми видами транспорта городе одиноко бредущего человека.
Ведь совсем рядом, в нескольких шагах, полуциркулем раскинутый вход с гостеприимно зовущей, неоновым пламенем насыщенной буквой «М» зовет его, обещая тепло и блеск роскошных подземных залов и уютный поезд, могущий быстро, в какие-нибудь три-четыре минуты, перебросить его к родным местам. Нет, сгибаясь против ветра, поворачиваясь к нему то боком, то спиной, неторопливо пробивается прохожий сквозь метель, а то и вовсе останавливается, точно любуясь разгулявшимся вихрем, точно наслаждаясь его завываниями, его неистовыми, слепящими порывами.
Кто-нибудь останови его в пути — хотя бы милиционер на посту в дубленом полушубке, в валенках, в прорезиненном балахоне с капюшоном поверх полушубка, — и со скуки, от нечего делать пожалуйся на погоду — верно, Толя удивился бы: «Да что вы, товарищ! Преотличная погода! Присмотритесь получше! Поверьте, дорогой товарищ, зимой такая штука куда приятнее гнилой оттепели с ее бородищами сосулек, которые вот-вот свалятся вам на голову!»
Но никто не остановит Толю, и не с кем поделиться ему тем, что таит он внутри себя. Прекрасна жизнь! Прелесть и диво, радость и счастье кроются всюду, во всем, даже в самом обыденном… Вот был сейчас вечер с самыми пустяковыми разговорами — о товарищах, о профессорах, о лекциях и о театре, о том, что летом состоится фестиваль молодежи, а зимой еще будет зима, ненадолго же в самом деде разгулялся циклон с юга… Была домашняя, дилетантская музыка, были тихие, мечтательные размышления о завтрашней репетиции, которая наконец-то состоится у Наташи… Сам Сатрап вызвал ее к себе в кабинет — в тот самый кабинет, что с ковром во весь пол, с маленьким рабочим столиком, инкрустированным самоцветами, с колоссальной фарфоровой вазой на тяжелой тумбе, — и спросил, с кем из двух Гиреев она хочет работать — с Лебедевым или с Шапошниковым.
Кажется, все это пустяки! Но навеки памятны останутся каждое слово, всякое движение, жест, взгляд, улыбка, случайное касание рук, малейший оттенок в выражении лица…
Метель на другой день к утру утихла, а к вечеру опять поднялась. Окончились занятия в университете, Толя в пальто и в кепке дважды укрывался в автоматную будку, звонил Наташе домой — не терпелось узнать, как прошла у нее репетиция. Наташа еще не возвращалась. Один из товарищей по бюро комсомола — тот, что занимался делом Рыжего и Русого, — сказал, что закончил возню с братьями. Чтобы получше расспросить его, Толя поехал с ним вместе в сторону Арбата. На Смоленской площади они расстались — Толе вздумалось снова навестить живущую близко в этих краях школьную свою учительницу Евгению Николаевну. Порядочно времени пробыл у нее, снова пытался отсюда созвониться с Наташей, но по-прежнему ее не было дома.