Вернулся Толя к себе, сел писать письмо Алеше. Это было то самое письмо, которое Алеша получил в своих далеких краях в один из таких же, как здесь, метельных дней.
Написал Толя про Кольку Харламова, расхищающего отцовскую библиотеку, и о том, как сам вчера побывал «буквально в нескольких сантиметрах от того света», и о том, что Наташа ходит чем-то расстроенная… Оборвал про Наташу, начал пространно извещать друга о своем разговоре с Евгенией Николаевной. Писал про учительницу, а нет-нет да поглядывал на прежде выскочившую строчку о Наташе.
Нелепая строчка! Во-первых, это уже неправда, нет у нее больше никаких причин для огорчений. Во-вторых, не «почему-то», а теперь совершенно точно известно ему, по какой причине она надолго затаилась от всех. А в-третьих — и это самое главное — не надо Алеше писать про Наташу… Нельзя!.. В письме ничего этого не скажешь… Но не переписывать же длинного письма из-за одной, нечаянно сорвавшейся строчки!..
А в эту самую пору у Наташи закончились множественные повторы сцен с Колей Лебедевым и Люсей Поярковой.
Полина Ивановна почти не делала замечаний Марии, но настойчиво поправляла Гирея, добиваясь полного совпадения с тем хореографическим рисунком сцены, что выработался на прошлогодних репетициях Наташи с Румянцевым.
Рисунок этот значительно расходился с канонами спектакля, поставленного худруком.
На репетиции все время присутствовали и Юрий Михайлович и Вера Георгиевна.
Наконец объявлено было: «На сегодня хватит!» Аккомпаниатор прятал ноты в папку. Юрий Михайлович закурил папиросу, сощурился, о чем-то размышляя. Вера Георгиевна отошла к далекому окошку и стояла там, глядя на метель. Казалось, всей стройной, неподвижной фигурой своей она давала понять, что с этой минуты ей решительно неинтересно, что там происходит и о чем говорят у нее за спиной.
Как невыносимо долго тянулись для Наташи эти минуты! Вот проскрипели ботинки Сатрапа, — он сделал два шага к столику с графином и стаканом на круглой подставке. Забулькала звонко вода в наклоненном графине. Опять дважды скрипнули башмаки.
— Субботина! — позвал Юрий Михайлович.
Когда танцуешь, репетиционный зал кажется небольшим, но как безмерно раздвигается тот же зал, если надо пройти неторопливым шагом из одного его конца в другой.
— У меня к вам вопрос, — начал худрук, глянув сначала на Наташу, потом на Полину Ивановну. — Много новостей в деталях танца, в мизансценах, в мимике. Лучше ваш вариант или нет — я сейчас не буду разбираться. Я только отмечаю, что нюансов — множество, и они существенно меняют общую картину… Скажите, чем это вызвано?
Наташа переглянулась с Полиной Ивановной. Балетмейстер-репетитор объяснила:
— На прошлогодних репетициях мы хорошо поработали, Юрий Михайлович. Все трое. И скажу честно — всех больше Александр Леонидович. Вы видели сегодня нашу Марию. Скажите: разве новые подробности в трактовке роли, все наши коррективы, пластические и мимические, не достигли цели, не обогатили образа?
Наташа пристально наблюдала за выражением лица худрука: неужели авторская ревность замутит в нем взор художника единственно потому, что другой мастер танца, Румянцев, без ведома его, главного постановщика, творчески улучшил дело?
Вера Георгиевна по-прежнему стояла у окошка, отвернувшись от всех.
— Полина Ивановна!.. И вы, Наташа… — заговорил Сатрап тем повелительным, хорошо знакомым всей балетной труппе тоном, который свидетельствовал о непререкаемо принятом решении. — Репетиции продолжайте. Пользуйтесь каждым свободным часом. Вы, Наташа, не огорчайтесь, пожалуйста. Вашей Марией я удовлетворен вполне. Понимаете?.. Вполне!.. Кто бы ни был автор всех коррективов, ваше исполнение убедило меня в их безусловной ценности…
Наташа, просияв, поклонилась ему.
— Но дело вот в чем, — продолжал худрук. — Меня беспокоит положение ваших партнеров. Им-то ведь приспосабливаться и перестраиваться соответственно вашим коррективам. Не так ли? Смотрите, Полина Ивановна, сколько вы сегодня хлопотали с Гиреем!
— Первая репетиция, Юрий Михайлович! — поспешил оправдаться Лебедев, нарочно разгуливавший неподалеку, чтобы прислушиваться к замечаниям худрука.
— Не отразится ли это отрицательным, ослабляющим образом на партнере? — точно не расслышав или не пожелав принять во внимание успокоительный довод Лебедева, спросил худрук. — Вот единственное мое опасение… Поэтому, Полина Ивановна, работайте, все зависит от вас. Работайте хорошенько!..