Все равно, это — шестая!
И две минуты спустя в глубине рельсовой путаницы внезапно объявился низкотрубный, с высоко поднятым туловищем, сверкающий, точно под обильно выступившим потом, паровоз. А вот уже надвинулись его крошечные, суриком крашенные бегунки, и огромные, тяжелые колеса под всем туловищем прогрохотали мимо, замелькали окна вагонов. Встречающие двигались, вытягивая ищущие головы уже не навстречу поезду, а вслед за визжащим под тормозами запыленным составом… И вот он, вот он — Алеша, в тюбетейке, сильно загоревший, с резко выступающими побелевшими бровями. Он высунулся по пояс из окна и машет рукой, бурно радуясь и матери, и отцу, и Толе, и Наташе.
Встретились. Вышли на площадь у вокзала. Александра Семеновна упрашивала всех (на Наташу смотрела с умилением), чтобы ехали сейчас к ним, у нее приготовлен завтрак с вином, с любимым Алешиным пирогом.
Алеша держал в одной руке легкий чемоданчик, а другая его рука никак не могла оторваться от Наташиного локтя — так растроган он был ее подвигом: не спала ночь, только бы вместе с его родными встретить поезд!
— Едем, Наташа! — звал и он.
Она отказалась. К сожалению, она никак не может. Вечером она будет непременно, а сейчас — домой и в постель, хоть на три часа, иначе — пропадет утренний класс тренировки.
Отвезли в такси Наташу домой, потом помчали в Замоскворечье.
Пока Алеша мылся с дороги в ванной, старики после бессонной ночи вовсе обессилели. Завтрак получился вялый. Звонили куранты со Спасской башни. Погожее утро с курчавыми, нежно окрашенными облачками простерлось над городом.
Выпили по первому бокалу вина, только-только успели притронуться к обильно заготовленным вкусным блюдам, а уже у Петра Степановича краской обвело глаза, и Александра Семеновна украдкой подносила ко рту салфетку, стараясь скрыть одолевающую ее зевоту.
Алеша вскоре настоял, чтобы отец с матерью шли спать.
С той минуты, как старики последовали этому совету, Толя все подыскивал случай — заговорить о Наташе. Какими бы интересными подробностями своей жизни в далеких краях ни делился Алеша, с каким бы оживлением сам Толя ни вспоминал о недавнем заключительном сражении с «нюмбо-юмбо», — ни на минуту не оставляла его мысль, что вот-вот он должен будет признаться другу в своей тайне.
Пили вино, лакомились клубничным пирогом на блюде с ромашками по ободу. Алеша ворочал перед собой опустевший фужер и, как будто любуясь его вспыхивающими гранями, задумчиво говорил:
— Там меня судьба свела в одной комнате лицом к лицу, что называется, с одним «нюмбо-юмбо»… Весь год воевал с ним… Кончилось тем, что за решетку пришлось упрятать паренька…
Алеша решительно отставил от себя фужер, потом недоуменно пожал плечами.
— Да, — продолжал он, — уж такой «нюмбо» попался!.. И все-таки почти все вокруг с ним цацкались, а мое к нему отвращение не одобряли… Из-за него у меня с хорошими товарищами нелады были. А наша воспитательница в общежитии, добрая старушка такая, так та и вовсе считает, что будь я по-другому с этим трепачом и вором, он исправился бы, а не свихнулся окончательно… Черт его знает!.. Может, и так…
Толя уже не слушал, вернее — вслушивался лишь настолько, чтобы подхватить в Алешиной речи подходящую жердочку и перекинуть ее к собственным щекотливым признаниям. Но все не было, все не подворачивалось такой жердочки.
Алеша поднялся из-за стола, стал смотреть в раскрытое окно на крыши Замоскворечья, что на огромном пространстве вздымались и опадали волнами.
— Да-а-а… — произнес Алеша.
— Ты что?
— А?.. Нет, нет, ничего… — как будто очнувшись, торопливо молвил Алеша, но тут же поманил к себе пальцем и, показывая за окно, сказал: — Видишь, вон там, между двумя маленькими домиками, березка затиснута… Видишь?
— Вижу, конечно.
— Она мне там снилась не раз. И вот опять она — наяву, живая, прозрачная. Я по ней сильно тосковал первое время.
— Значит, все-таки жил там — будто в командировку приехал?.. Чужой край… А дом — здесь?
— Так было. Я же сказал: первое время. Теперь — не так. Теперь… Ведь и каждый кирпич, уложенный твоими собственными руками, и… Погоди, я тебе сейчас кое-что покажу.
И тут Алеша достал из пиджака, повешенного на спинку стула, бумажник. Крепко зажав этот бумажник в руке, он сказал:
— Есть еще одно важное обстоятельство, Толя… есть теперь там… дожидается меня там одна девушка… Славная девушка!
Он достал из бумажника фотографию Лиды Васильевой в голубом лыжном костюме.