— Что, не бывает? В первый раз слышишь? — спрашивал Петр Степанович. — Не замечал сам ничего подобного?.. Это, — и Петр Степанович наставительно, с суровым упреком покачал указательным пальцем, — это, считай, одно из порождений наших ошибок… А ты, боюсь, не разобрался до сих пор… Чуть что не по-твоему, сейчас бранишься: «Дрянь!» — и кончено, со счетов долой. Бранью беды, брат, не исправишь, только еще больше разведешь ее…
Алеша молча вдумывался в отцовские слова.
Солнца все еще не было видно за высокими крышами, но воздух уже потеплел и золотился. Отец, потягиваясь, поднял над головой руки, с наслаждением вдыхая запах разворачивающегося летнего утра.
5. Сахароза, глюкоза, фруктоза
Автобус выбрался с Комсомольской площади, всегда полной суматохи и толчеи, окруженной со всех сторон старыми вокзалами, оглушительно посигналив, свернул на Кировскую улицу, одну из немногих в столице сохранившую почти в неприкосновенности свой старинный облик, и промчался мимо единственного в этих местах сооружения нового, но странного, на толстых и коротких подставках из гранита — быть может, имитирующего свайную постройку, — сплошь из длинных стеклянных ящиков. Много этажей, обширных, прозрачных, сверкающих на солнце, громоздились друг на друге.
Толя и Наташа, только что простившиеся на вокзале с Алёшей, сидели в автобусе у раскрытого окошка. Провожая взглядом странный дом, они поделились соображениями: интересно — какие цели мог преследовать архитектор? Посмеиваясь, пришли к выводу, что наиболее видимая цель в том и заключается, чтобы люди летом задыхались от зноя и духоты, а зимой пропадали от стужи. Кто же сочинил этакое?
Так говорили меж собой в переполненном автобусе очень молодые люди, родившиеся значительно позже этого нового дома из стекла на мощных гранитных подставках.
Один из соседей впереди, с седой бородкой клинышком, вдруг обернулся, произнес единственное и загадочное слово: «Корбюзье».
Толя, не поняв, удивленно переглянулся с Наташей, потом спросил:
— Вы — нам?
— Да. Интересуетесь, кто был автором проекта? Говорю вам: Корбюзье. Француз. Когда-то очень модный был.
А уже промелькнул за окнами пестрый домик, в сини и золоте, стилизованный под Китай многочисленными пагодками и иероглифами по всем оконным и дверным наличникам, — домик давно забытого чайного фабриканта Перлова, — уносились справа и слева широкие витрины, с незапамятных времен и по настоящее время сплошь отданные под технические конторы, и вот уже с бега открылась просторная площадь Дзержинского, и автобус ринулся в преображенные, безмерно раздавшиеся улицы обновленной Москвы.
Наташа торопливо простилась.
— Толя, — бочком протискиваясь в проходе, говорила она, — беру с вас слово, нехорошо забывать меня… Ладно? — В следующее мгновение она уже теснилась вместе с другими пассажирами у самого выхода и кричала оттуда: — Как-нибудь вместе в консерваторию соберемся, послушаем музыку… Хорошо?
Еще секунду спустя автобус тронулся в дальнейший путь. Наташа уходила через сквер с фонтаном и цветочными клумбами к Большому театру, оглядываясь вслед и махая рукой. А Толе предстоял еще очень долгий путь: по Петровке перерезал он центр города, свернул на Садовое кольцо, добрался к Киевскому вокзалу, здесь пересел в троллейбус и еще много времени мчал по бесконечно пересекающимся улицам, площадям, набережным, ворвался в кварталы новостроек с их многочисленными, изо дня в день растущими ввысь многоэтажными коробками кирпичных зданий, с чащей ворочающихся во всех направлениях башенных кранов, все дальше и дальше — к Ленинским горам.
Сколько ни встречалось по пути круглых электрических часов на столбах, Толя нетерпеливо сверял ход собственных часиков в кожаном браслете на руке: скоро двенадцать! В дни экзаменационной сессии каждая минута на счету. Скорее бы в библиотеку, выписать книги по ботанике и засесть над ними на весь день.