— А ты что же предлагаешь? — насмешливый голос, дерзкий голос, ненавистный голос Олега.
— Я хочу, — как мог спокойно, подавляя в себе закипающую злобу к противнику, сказал Толя, — поговорить о некоторых наших печальных особенностях… Хочу поделиться мыслями о том, как мы живем, думаем, работаем, чувствуем, мечтаем…
Смешались возгласы из разных концов аудитории: «Непонятно!»… «Это что же, вроде вечера развлечений, что ли»… «Тише, товарищи… Дайте Скворцову объяснить, чего он хочет»… «Если собрание, так пусть собрание, как полагается!»… «Некогда нам в загадки играть… Тут каждая минута на счету!»
Толя поднял руку, усмиряя прокатившийся по всему амфитеатру гул.
— Само собой разумеется, — сказал он, — что разговор будет связан с нашим главным делом, с наукой. Насчет этого не беспокойтесь, — повестка дня, товарищи, не меняется. Повестка остается та же: итоги за год! А вот как повернуть разговор, чтобы толк получился? Как поступить, чтобы не вышло у нас опять скучного дежурного мероприятия с птичкой в казенной ведомости?.. Я для этого доклад не доклад, а так, вроде затравки постараюсь сделать… Возражений не будет?..
И уже без всякого призыва; по собственному влечению, все перемещались по рядам амфитеатра вниз, ближе и теснее к председательскому возвышению.
Продумал ли Толя очень хорошо свое выступление, заранее ли подготовил, подобрал, облюбовал меткие сравнения, точные характеристики, острые словечки или он находился в таком уж особом ударе, но только речь его без промаха разила в цель. Он лепил картину за картиной, изобличая нарочитое варварство и показную грубость некоторых своих товарищей. Аудитория в двести с лишним человек все чаще отвечала ему множественными раскатами хохота. Так бывает, лишь когда люди в злой карикатуре узнают хорошо им знакомое.
«Затравка» действительно оказалась немногословной, и Толя вскоре, заканчивая свое вступительное слово, привел для ясности несколько примеров.
— Бывает, — говорил он, — бывает, сидишь в театре, смотришь, например, «Анну Каренину»… И вдруг в зрительном зале в самый напряженный момент… помните, там есть сцена, когда Анна умирает?.. Каренин и Вронский, оба потрясенные горем, стоят у ее постели и по настоянию умирающей подают друг другу руки… И вот в этот момент слышится хихиканье, потом восхищенный голос: «Вот это влип!» — дикарский восторг тупицы, усмотревшего в этой морозом охватывающей сцене только скабрезный анекдот, только повод для смеха над сближением мужа и любовника…
— Верно! — крикнула какая-то девушка из зала.
Толя движением руки просил не мешать ему, но в этот же миг выискивал взглядом, кто прокричал это «верно». Возле самого окна вскочила тогда с места студентка и, размахивая шарфиком в руке, заговорила быстро, точно боялась, как бы ее не усадили насильно и не заставили умолкнуть:
— Верно!.. Я сама слышала… А в кинотеатрах во время фестиваля французского киноискусства что было?.. Шел фильм по Стендалю «Красное и черное»… Так когда Жюльен Сорель оставался наедине с мадам де Реналь… кто-то свистел, топал, ржал… кажется, вся публика съежилась под этими звуками, не знала, куда глаза девать от стыда…
Потом она села, беспокойно водя головой в разные стороны.
— Бывает, — продолжал Толя, — вваливается компания загулявших ребят в автобус или в троллейбус… Да не столько пьяная, сколько притворяющаяся буйной. Беспокоят пассажиров, орут песни во всю глотку, на замечания возмущенной публики отвечают оскорблениями и бранью…
— Да ну!.. Развел симфонию!.. А при чем тут мы, наши экзамены, годовой итог? — это уже не выдержал, заныл-таки своим тонким, свистящим голосом Миша Голубов, Рыжий брат.
— А тебе все еще не ясно?
Миша Голубов сидел в первом ряду. Толя Скворцов спустился к нему с помоста.
— Не ясно?.. Нет?
И как раз в этот миг Ивановский выбрался из верхних рядов амфитеатра и медленно отсчитывал вниз ступеньки лестницы в проходе.
— Если, Мишенька, ты в самом деле не понимаешь, я специально для тебя сделаю маленькое разъяснение…
А уже Ивановский спустился по всей лестнице и остановился в двух шагах от Толи. Заложив руки в карманы свежеотутюженных брюк, легонько покачиваясь с носков на каблуки роскошных рыжих сандалий с узорными дырочками и простроченными рантами, он улыбался с выжидательной язвительностью.