— Пойдемте отсюда… К нам сейчас нельзя: бабушка спит… Пойдемте скорее на улицу…
И опять, как после концерта, бродили они по ночной Москве, а потом уселись отдыхать в сквере с памятником героям Плевны.
— Как хорошо, что вы пришли, Толя! — еще раз поблагодарила она.
Они сидели рядом, так близко. Кепка на нем сдвинута на затылок. Куртка с застежкой-молнией раскрыта, и у самого основания шеи четко обозначилось углубление — нежная, теплая, влекущая к себе ямка. Ой, как хочется притронуться пальцем к этой милой ямочке!.. Наташа крепко зажала обе руки между коленями, чтобы не дать им воли. Она с изумленным и в то же время вопросительным выражением смотрела на Толю, точно ждала от него объяснений — да что же такое творится с нею?
— Наташа, вы так и не сказали мне… — начал он.
— Слушайте, Толя! — перебивая его, воскликнула она как бы во внезапном озарении. — У нас сезон окончился, и концертов у меня больше никаких не предвидится, так уж получилось… Знаете что? Давайте теперь встречаться часто-часто, по возможности каждый вечер… Хорошо?
— Прекрасно!.. Но так жалко, Наташа… именно теперь придется проститься с вами на целых полтора месяца.
Он объяснил почему.
— Уезжаете завтра? — переспросила она. — Уже на рассвете?
— Точнее — не завтра, а уже сегодня!.. И поэтому объясните, пожалуйста, — что такое с вами случилось?.. Я все-все сделаю для вас.
— Нет, нет, мне ничего не надо.
Он с упреком покосился на нее. Кажется, и сейчас он отчетливо слышит, как звучал ее голос по телефону. В нем были слезы. Да и самые слова были такие особенные, такие тревожные: «Приходите непременно, мне очень-очень нужно!»
— Ну, не знаю… То есть знаю, конечно, — быстро поправилась она, отворачивая вспыхнувшее лицо. — Знаю, но не хочу и не могу вспоминать… Было и прошло! — с особой значительностью произнесла она и постаралась улыбнуться. — Было такое, о чем не расскажешь никому на свете, даже самому близкому человеку.
Да что же это? Она повторяет его собственные слова. Повторяет, видимо, с нарочитой, подчеркнутой, шутливой точностью… Так вот в чем дело! Милый друг, она очень встревожена его тайной и, хитро маскируясь, с продуманной осторожностью укоряет его за скрытность, недопустимую, обидную между такими близкими, как они, друзьями… Уже сам он вполне переборол в себе обиду, а она, Наташа, дорогая Наташа, столько дней живет в тревоге за него, втайне гадает, тужит, томится…
Глубоко тронутый этой мыслью, он сказал:
— Верно, Наташа… Верно, мы связаны такой долголетней дружбой, что грех отгораживаться недомолвками.
Он взял ее руку, теплую, покорную, бережно стал ласкать ей пальцы и так, не выпуская ее руки, с улыбкой, с грустной усмешкой над самим собой рассказал всю историю своей любви и ненависти.
Широкие дорожки сквера, освещенные подвешенными на высоких столбах фонарями и затененные кронами цветущих кленов и тополей, были пустынны: ни единого прохожего! Далеко за кустами боярышника, высаженного в строгую линию по ту сторону заржавленной чугунной ограды, по временам еще двигались разноцветные огни запоздалых автобусов и троллейбусов.
— Было и прошло! — повторил Толя и вдруг почувствовал, что Наташина рука стала вялой, холодной. — Неужели вы и сегодня озябли? — удивился он.
— Нет, нет, что вы… Сегодня совсем теплая, тихая ночь… Который теперь час?
— Скоро два.
Она как будто заторопилась, повозилась в сумочке, что-то отыскивая.
— Подумайте, Наташа, как давно мы знаем друг друга! Я и Алеша, мы были ведь еще совсем детьми, мальчишки… Помните, как встретились мы в садике при вашей школе?
Она молча кивнула, и, хотя на лице ее не появилось даже тени улыбки, он рассмеялся, сказал:
— Дело прошлое, а ведь Алеша, даром что маленький, уже и тогда был по-настоящему влюблен в вас… Ого! Еще как! — горячо уверил он, заметив на лице ее удивление и испуг. — Неужели вы сами тогда еще ничего не замечали?..
Она поглядела на него пристально и грустно. Потом усмехнулась, вздохнула, ответила:
— Нет, не замечала.
И вдруг поднялась со скамьи.
— Пойдемте, — сказала она, — а то уже поздно.
14. Смерть старшего Харламова
В подмосковном сосновом бору раскинулся летний лагерь университетской биологической станции. В одной из многочисленных палаток, теснящихся на опушке, жили Рыжий брат, Русый брат, Праведник, как окрестили с последнего комсомольского собрания Толю Скворцова, и единственный из всей компании еще сохранивший в неприкосновенности свое природное имя — Коля Харламов.