Как медленно ни шагал Русый, усадьба — вот она — вдруг надвинулась всеми своими постройками. Вот кабинеты и лаборатории, вот столовая и кухня и возле них собаки разных мастей и статей, трижды в день, как по часам, сбегающиеся сюда со всей округи… Собаки здесь — значит, только что окончился ужин и ребята где-нибудь близко. Светлая, вольная, овеянная всеми предвечерними запахами пора… Ага! Сбор на волейбольной площадке. Жаркая схватка между двумя соперничающими командами. По сторонам площадки на скамьях много болеющих зрителей. Нет ли тут где-нибудь молодого аспиранта? Так и есть! Русый еще издали увидел его. Но, слава богу, он в составе одной из команд, у самой сетки, спиной к дорожке… Играет — и, значит, выйдет поэтому маленькая отсрочка!..
Среди игроков и Галя Бочарова в сарафане с голыми, сильно потемневшими руками. Она упруго подпрыгнула, мягко и ловко перекинула мяч к аспиранту, а тот ударом кулака послал его по косой линии за сетку в угол, где не оказалось противника. Молниеносно, еще в самый миг этого коварного прицела, один из противоборствующих ринулся издали к пустующему месту. Он опоздал на какую-то долю секунды, чтобы принять мяч на удобной высоте, но с бега, вытянувшись в воздухе почти плашмя, справился с мячом понизу… правда, упал при этом, упершись вытянутыми руками в песок, но отбил «мертвый» посыл к товарищу в центральной позиции. Бурным гулом одобрения ответили скамьи. А тяжелый мяч с глухим шлепающим звуком под отжимающими его пальцами взлетел положенное число раз по одну сторону сетки и перекочевал на другую.
«Порядок!» — обрадовался и Русый, ибо ясно было, что руководителю сейчас не до него. Как ни в чем не бывало он присоединился к зрителям, отыскал брата и Толю Скворцова, чтобы поделиться с ними столь печальными городскими новостями.
— А ну, ребята, есть у кого покурить? — попросил он, нетерпеливо раскачиваясь всем корпусом и шевеля пальцами.
Пока Толя, по пояс голый, осматривался в поисках куртки с коробкой папирос, брошенной где-то поверх юной сосенки, Олег Ивановский щелкнул плоским серебряным портсигаром, поднес угоститься.
Сделав первую затяжку и тут же цыкнув далеким плевком сквозь стиснутые зубы, Русый сказал:
— Так вот какая история получилась!.. Колька так и знал… Еще по материнскому письму догадался… Еще когда на станцию я провожал его, он сам не свой был. Ну, вижу, грех его одного пускать. Думаю — что будет, то будет…
Выходило, что Русый против воли, в силу сложившихся обстоятельств, вынужден был бросить дело, никому не сказавшись, поехать с Колей в город, — как он думал, на часок-другой, — а в городе у Кольки такое несчастье… Как же было бросить его?
— Три дня пропало, понимаешь, — с самым искренним сожалением уверял он. — Три дня!
Так не умом, проницательно рассчитывающим ходы в игре, не изворотливой, дальновидной хитростью, а одним лишь инстинктом — нерассуждающим, но безошибочным, звериным по точности чутьем — он вербовал себе союзников и подготовлял благополучную встречу с руководителем группы.
Когда игра закончилась, аспирант тотчас заметил среди студентов беглеца.
— А-а-а, Сергей Голубов… Наконец-то! — крикнул он с площадки, почти в точности повторяя выражения, наперед пугавшие Русого. — Поздравляю! — издевался он, торопливо влезая после игры в майку и заправляя ее под брюки. — Хорош, нечего сказать! — с непримиримым видом подступил поближе, намереваясь тут же и самым строжайшим образом проучить своевольного молодца, а потом наказать его с показательной беспощадностью — и на собрании проработать и в деканат сообщить. — Интересно время провели? — язвительно спрашивал он, затягивая пояс на брюках.
Русый брат помалкивал, обиженно поглядывая под ноги товарищам с видом несправедливо поносимой жертвы. Он ждал — и дождался. В его защиту заговорили сразу несколько товарищей, наперебой объясняя аспиранту, как все вышло у Сергея Голубова. И отовсюду осаждаемый столь серьезными и печальными подробностями, руководитель умолк, он поглядывал на младшего Голубова все спокойнее, все мягче, вот уже и с чувством некоторой вины перед ним, даже с зарождающимся уважением: оказывается, вовсе не злостный лентяй, не дезертир, способный дурным примером разложить группу, а верный товарищ этот Голубов, верный и чуткий в беде товарищ!
— А я очень злился на вас, Сергей Голубов, — виновато признался аспирант. — Простите, — извинился он и пошел прочь.
Он еще оставался на виду, еще мелькали, удаляясь, плоские подошвы его сандалий над желтой от крупнозернистого песка дорожке, а уже Русый в кругу товарищей озорно подмигнул ему вслед, а несколько минут спустя заново поведал товарищам ход событий в квартире Харламовых, но уже в ином, более точном варианте: