— Колькин предок, ребята, — с развязными, почти веселыми интонациями докладывал он, — дуба дал аккурат под Лещенко. «Чубчик» мы слушали… Тут, понимаешь, законно сидим, кушаем, и не что-нибудь, а коньяк первейший сорт, армянский, пятизвездный, берег его еще с Первомая, у родственников в гостях стырил… Помнишь, Мишка? — обратился он к брату за свидетельским подтверждением. — А тут… Такое дело, понимаешь… Даже допить не удалось, в бутылке с добрый стакан оставалось… Ей-богу!
И, кажется, от звука его голоса внезапная тишь охватила всю физкультурную площадку и кроны ближайших сосен. Студенты переглядывались с молчаливым смущением.
Толя в тот миг сидел верхом на скамье, да так и оцепенел с повернутой к рассказчику головой, с устремленным на него взглядом, полным вопросительного изумления: что же это — нарочитое, кощунственное бахвальство или тупость, беспримерная в своей жестокости и в своем бесстыдстве?
Люди понемногу расходились в разные стороны. Последние несколько человек еще возились на площадке, опуская сетку на столбах и метлой подравнивая истоптанный грунт. Русый еще раз угостился папиросой из портсигара Ивановского.
— И Колька позволил тебе прийти? — вытянув шею, раздельно произносил слова Толя. — Прийти с выпивкой?
— Да ну! — ответил Русый плаксивым тоном, делая быстрые затяжки. — А то я брехать стану? Ну и позвал. Что ж тут такого особенного? Кто ж его знал, что так получится!..
Поздно вечером на лесной опушке с палатками — на опушке, ярко побеленной лунным кругом, — долго бродил Толя, сопровождаемый собственной тенью. В разных местах лагеря слышал он, как поют хором, как музицируют на баянах и гитарах, как шумной компанией забавляются веселыми историями, ободряя рассказчиков громким хохотом. Возле одной из палаток Толя задержался, некоторое время прислушивался — бодрствуют еще ее обитатели? За опущенным пологом ни звука, ни шороха, а свет горит.
— Вероника! — решился он тихонько окликнуть.
Она тотчас вышла к нему с удивленной улыбкой. Была она в кофточке с длинными, стянутыми у самых кистей рукавами. Такое жаркое лето, а она рядится с неизменной строгостью, на ней всегда тугой поясок, обязательная завязка бантиком у ворота. «Почему она никогда не носит сарафанов, как все ее подруги?» — подумал Толя и сам себе объяснил это хрупкостью сложения. Слишком худенькие у нее руки и плечи слабенькие, с резко выступающими ключицами. «Должно быть, стесняется», — с братским участием, с жалостью и нежностью к ней решил он.
Вероника шепнула, что девочки уже улеглись, а она еще наводит порядок в своих тетрадях.
— А что тебе, Толя?
— Нет, ничего… — тоже на шепот перешел он. — Просто не спится… Хожу вот… Может, вместе походим немного?
Она на минуту скрылась в палатку, повозилась там, — наверное, пряча свои тетради, — потом погасила свет и вернулась к Толе.
Они отправились вместе хорошо изученными тропками в глубь леса, густо испятнанного бликами на стволах, в хвойных, остро сверкающих ветвях, в зарослях папоротника, на гладко срезанных пнях.
Сквозь распростертые ветви елей и сосен колдовской свет однажды пал и на ее лицо, показавшееся очень бледным, до прозрачности. Подняв голову, она улыбнулась, но то была особенная, ей вовсе несвойственная улыбка, ни тени обычной легкой насмешливости, но настороженная и кроткая выжидательность.
Болтая о разных разностях, дошли до озера в дальнем краю леса, посидели на крутом его берегу с косо растущими ивами, клонящимися косматой листвой над водным зеркалом. Потом медленно возвращались, — очень медленно, как будто старались как можно больше продлить негаданную ночную прогулку.
На ходу, склонившись, она подняла с земли прутик, внимательно рассматривала, ощупывала его, потом спросила:
— Почему все-таки тебе не спится?
Он ничего не ответил.
— Ты мне однажды сказал: «Кого очень любил, того люто возненавидел». Помнишь?
— Да.
— Это про Галю?
Не сразу, не тотчас он ответил:
— Да.
На пути им подвернулся большой пень недавно спиленной сосны. Толя усадил Веронику и торопливо пристроился рядом.
— Слушай, — заговорил он с неожиданной горячностью, ухватив ее за руку, — ты ведь умница… Слушай! Я сегодня все время думал о тебе, весь вечер… Ну, скажи — что нам делать с такими, как Русый брат и Колька?