— А где тут твои кирпичи? — спросил Володя Медведев. — Мог бы ты показать?
— Приблизительно могу, — ответил Алеша. — На третьем этаже вон там, — кивнул он, — между четвертым и шестым проемами, а на четвертом чуточку левее, на пятом…
— Хорошо каменщикам, — не дал ему закончить Вадик, — могут пальцем показывать: «Вот это я сделал и вот это». А нам с Юркой ни черта не известно! Будет готова вторая домна — поди разберись, где там наш бетон!
В том переулке, где находится девичье общежитие с молодой воспитательницей Алевтиной Алексеевной, Вадим отбежал вдруг на середину проезжей части переулка, высоко задрал голову к зимним, ярко светящимся окнам, громко запел:
Алеша тоже отступил с тротуара, шепнул «артисту»: «Пой, пой дальше!» — и, подхватив полу пальто, изобразил, будто аккомпанирует на гитаре. Вадим лукаво поглядывал на товарища, и может быть потому, что «певец легкого жанра» относился пренебрежительно к оперным ариям, «Паяцы» тут же сменились дурашливым исполнением нескольких тактов из «Севильского цирюльника» («Не сулю я те-э-бе-е го-ры зла-а-ата, оттого, что и сам не име-э-эю»), а потом пошли уже горькие жалобы князя из «Русалки» (Неволь-но к этим гру-устным бе-ре-гам меня влечет неве-до-ма-ая си-ила»).
— Пой, пой! — продолжал нашептывать Алеша.
Но дверь крыльца так и не распахнулась, — даже вахтер не пожелал выглянуть на настойчивые призывы певца.
Неохотно отдалялся Алеша вслед за своими товарищами от дома, в котором жила Лида Васильева. Может, и она в эту минуту думала о нем и даже не подозревала, что он так близко, под самым ее окном!
Так бродя в чудесную ночь по городу, четверо его новожилов незаметно добрались к тем далеким, не застроенным еще просторам, что отделяют старый город от «соцпроспектов». Только тогда они повернули в обратный путь, нисколько не чувствуя усталости.
Было уже довольно поздно. Лишь кое-где еще светились последние бодрствующие окна.
Под полной луной мириадами дремотных искр, как неоценимыми сокровищами, поигрывал снег. Легкими, чуть-чуть лиловатыми тенями расчерчены были тротуары. Вон на сколько километров вокруг раскинулся новый город! Волшебники — его строители, всемогущие творцы силы и красоты. Об этом дымят высоченные заводские трубы, в неумолчном шуме тысяч станков, скрытых по обширным цехам, слышится та же победная песнь, и в каждом из бесчисленных окон, потухших или еще светящихся, таится, живет та же гордая мысль.
Четверо товарищей шагали теперь молча из улицы в улицу, но, наслаждаясь панорамой ночного города, они не могли не проникнуться радостью соучастия в великом деле — в создании еще одной прочной ступени ввысь, к заветному будущему.
— И находятся люди, — внезапно пожаловался Алеша, — такие слепцы находятся, которые ничего вокруг себя не видят… Нет, ребята, как хотите, а я вас всех потащу в среду на актив: поставим наконец решительно вопрос — вымести грязь с нашего пути!
— И верно, Алеша! Правильно! — горячо поддержал Вадим.
— Не пойду. Говорильня. Не люблю, — отказался Самохин.
— А я… — с легким смущением откликнулся Володя Медведев, — я не знаю… Какой же я актив?
И тогда Алеша бурно заспорил. Последнее Толино письмо и сейчас находилось при нем, под застегнутым пальто, в нагрудном кармашке блузы. Строчки о ленинском огоньке в сердце жгли его. Он с жаром упрекнул Самохина в сознательном отстранении от общих дел. И это казалось ему тем более непростительным, что Самохин так явно не одобряет в других такое же хуторское мироощущение. Вот, например, как он огорошил сегодня Володю Медведева своим язвительным «превосходно!» Что таилось за этим возгласом?
— Ну, что? Скажи! — требовал Алеша.
И Вадим Королев, и сам Володя Медведев заинтересованно ждали ответа, но Самохин, усмехаясь, отмалчивался.
— Не хочешь? Так я за тебя скажу!
И Алеша по-своему раскрыл смысл этого загадочного восклицания. Да, очень хорошо, что Володя хочет быть работником на все руки, но очень плохо, если он — шофер осенью на сборе винограда и персиков, электротехник зимой, плотник в летний строительный сезон — будет только умножать достатки для себя и родных, но никогда никакие другие заботы не обеспокоят его души, что бы ни происходило за околицей родного дома.
— Правильно я тебя понял, Юра?