— Я извиняюсь…
Проходя мимо подруги, Лида опахнула ее запахом только что покропленных на воротничок и лацканы пальто духов, быстро склонившись, поцеловала в ухо и уже в дверях, в последний раз оглянувшись, сказала:
— Очень жаль, что Плужников у нас именно сегодня. Но… — И она, с огорчением разведя руками, исчезла.
Лида пришла к Алеше чуточку раньше условленного, он еще не вернулся домой. В комнате застала она только Юрия и Вадима.
«Артист» медленно, все более расширяя глаза, поднимался с табурета при виде столь нарядной и обворожительной гостьи, потом закачался, ладонью прикрывая глаза, головой помотал, будто бы теряя и силы и сознание, свалился обратно на табурет и снова устремил взгляд на девушку, обалдело раскрыв рот.
— Мама родная! — наконец-то прошептал он, всплеснув руками.
— Здравствуйте, ребятки.
Стараясь сдержать довольную улыбку, Лида прошла на середину комнаты, по пути расстегнула пальто; присаживаясь за стол, небрежным движением откинула полы в сторону, чтобы показать и клетчатую фасонистую юбку и блузку с чудным узорным воротником.
— Алеши еще не было?
— Неужели это ты?.. Ах, Лидка, черт бы тебя взял! — восхищенно воскликнул Вадим. — Ну, я не знаю… кажется, дай тебе веер в руки или какой-нибудь яркий цветок, ты моментально должна «Хабанеру» запеть, да с огоньком, с такой лихостью, что люди кругом с копыт долой начнут валиться… Честное слово!
Тут и Юра отвернулся от учебников в своем углу, залюбовался и он девушкой.
— Ну ладно, хватит тебе… Чей велосипед? — спросила Лида, чтобы поскорее переменить тему разговора.
— Мой, — покосившись в простенок с машиной, ответил Юра. — А почему тебя это вдруг заинтересовало?
— Твой?.. Нет, ничего, я просто так… Выходит, нынче у ребят такая всеобщая мода пошла — велосипедная. У китайцев даже вроде эпидемии получается, все покупать кинулись… — И немного спустя она прибавила: — Странно…
Это последнее ее замечание — «странно» — уже никакого отношения к велосипедам не имело. Она сказала «странно» и рассеянно улыбнулась тому, что все решительно говорят ей «ты» и она отвечает тем же, но с Алешей, именно с ним, она на «вы» даже и теперь, даже после того, что было под лестницей…
— Что ж тут странного? — возразил Юра. — Удобная вещь, а цена подходящая.
— Да, да, конечно, — согласилась она и вслух отметила номер жестяной регистрационной пластинки, прикрепленной позади седла: — Две тысячи сто двадцать два!
Она рассмеялась ходу собственных мыслей и тут же объяснила, почему ей стало смешно.
— У нас Тинка удивительно запоминает цифры. Мы как-то стояли с нею на крыльце, а мимо машина промчалась… Обыкновенная легковая, каких сотни бегают. Никого нельзя было рассмотреть — ни пассажиров, ни шофера. А она сразу, на номер глядя, говорит: «Горисполкома машина, председательница горсовета поехала». Так оно и оказалось.
— Алевтина ваша — ах, и штучка! — с уважением протянул Вадим. — Ух, и ловкая бабенка она, хваткая, беда! Она не только все кругом знает, но и все видит, на три метра под землей способна разглядеть, а не то что какие-нибудь цифры…
— Ну, мой номер запомнить нехитро, — заметил Юра. — Закрепись на цифре двадцать один — и все! К этому надо прибавить следующую по порядку цифру — двадцать два. Нет ничего проще. Ну, и в любой другой многосложной сумме всегда можно отыскать какую-нибудь особенность расположения или сочетания цифр. Мнемоника!.. Я тоже очень легко запоминаю десятки нужных мне номеров…
И вот уже Самохин, сам Юра Самохин придвинулся со своим табуретом поближе к девушке и наравне с пустомелей Вадимом начал болтать, что придется, лишь бы девушка слушала его и отвечала ему.
Когда пришёл Алеша, в комнате уже горячо разыгрывалась извечная комедия соперничества. Вадим пощипывал гитару, напевал лучшие отрывки из своих песен — самые трогательные или самые смешные, — а Юра налегал на науку и пошучивал над самодельным искусством. Чей выходил верх — установить было бы трудно. Черные смеющиеся глаза то забавлялись беспечной игрой ума пустенького, но веселого, то благодарно внимали высказываниям паренька строгого, солидного, знающего себе цену.
Сразу уловив все это, Алеша опять почувствовал на лице своем неудержимую самодовольную, глупую улыбку. Втайне рассердившись на себя, он совсем небрежно поздоровался с Лидой и потом много раз выходил из комнаты и возвращался, мылся под душем, брился, хотя в том не было прямой нужды, почему-то вздумал разгладить галстук, вовсе еще не измятый, и отправился к Анастасии Степановне занимать электрический утюг. Наконец со всеми приготовлениями было покончено, и он, укрывшись в комнате за дверцей стенного шкафа, стал переодеваться.