В разных районах города на площадках перед клубами наскоро сколочены были трибуны со множеством флажков по бортам, и люди в стройных шумных колоннах стекались на праздничные митинги.
В рядах строителей была Лида, но не было почему-то Алеши, и она искала его. Сколько раз выходила она из строя, подолгу стояла, пропуская мимо себя шеренги, либо бежала против движения колонны, высматривая Алешу и нигде не находя его.
Когда строители проходили мимо Алешиного переулка, она вовсе сбежала от товарищей. В комнате общежития нашла только Самохина и Медведева. Никто из них не смог сказать, где сейчас Алеша.
— А вы сами что же? — уже взявшись за ручку двери, чтобы бежать вдогонку за своей колонной, спросила она. — Неужели даже в такой день будете прятаться за своими тумбочками? — пожурила она обоих книжников.
Самохин в ответ посетовал на постигшую его беду. Такая досада: был у него велосипед — и нет больше велосипеда!.. Ну, как случилось?.. Как?.. Так, по собственной неосторожности: поставил в вестибюле под присмотр вахтера, а тот на минутку отлучился, его как раз Анастасия Степановна вызвала…
— Витька! — убежденно выкрикнула Лида.
— Нет. Безусловно, нет! Глушков все время спал тут, на моих глазах спал в комнате…
Отговорили ораторы на площадях, отшумела официальная, регламентированная часть празднества. Организованные колонны со своими правофланговыми распорядителями распались. Улицы города залило свободными толпами веселящейся, поющей и пляшущей молодежи.
К сумеркам, когда вспыхнули всюду фонари, появились на грузовиках затейники.
Лида так и не отыскала нигде Алеши, веселилась с подругами на площади Коммуны.
Здесь играл для танцующих большой духовой оркестр. Оживленная и неутомимая, Лида плясала сегодня без конца. Сколько ей надарили в этот вечер цветов! Цветы были в вырезе ее кофточки, в густых волосах, за лакированным пояском. И ей казалось, что никогда еще сирень и черемуха не пахли так, как в эту весну, и все лица вокруг, все-все, одинаково милы, свет в домах по этажам — розовый, голубой, оранжевый, синий, красный, смотря по осеняющим его абажурам, — еще никогда не таил в себе столько уюта и прелести.
Оркестр опять заиграл вальс, вальс-песню, прекрасную песню, которая еще с далеких военных лет полюбилась молодежи и передается с тех пор от старших к младшим, как память о былом, заветном…
С первых же тактов этого вальса в оркестре эхом возникла и песня в толпе. Сначала она была робко подхвачена лишь двумя-тремя неуверенными голосами, но с каждым взмахом палочки капельмейстера крепла, хор разрастался, все больше молодых голосов на площади пело:
Без всякого уговора, по стихийному влечению, круг танцующих раздвинулся вдвое шире прежнего, пара за парой отделялись от поющей толпы.
Перед Лидой возник вдруг рослый парень. Чуть склонив голову, он с молчаливой просьбой заглядывал ей в лицо. Лида, улыбнувшись, подняла руку на плечо незнакомца и уже в следующий миг понеслась с ним широкими быстрыми глиссадами по глади асфальта, с удовольствием чувствуя на себе касание чужой, властной, крепкой, но в то же время и такой бережной, деликатной руки.
И, слушая эти милые слова песни, Лида откинула голову с полуприкрытыми глазами.
Кончился вальс, смолкла песня.
И в этот миг, оглушительно засигналив, потребовала пропуск сквозь толпу в глубь площади заполненная людьми пятитонка.
С грохотом отвалились борта, все пассажиры, кроме одного, попрыгали наземь. Прожектор с противоположного конца площади озарил пронзительно, до голубого клубящегося роения, площадку грузовика с человеком в кепке. Лида тотчас узнала в нем Вадима Королева. Люди со всей площади хлынули поближе к машине. Вадим поднял над головой кепку.
— Привет площади Коммуны от площади Строителей! — крикнул он. — Мы только что оттуда, там не скучают и вам приказали веселиться от души…