Впервые мы заговорили, когда я протянул ей яблоко. Зачем? И сам не знаю. Так бросают краюху хлеба голодной, паршивой собаке, захлебывающейся от злобы собственной слюной. Розалин промолвила что-то вроде благодарности. И это были первые не богохульные слова человеку в кардинальской мантии, следующему за ней и вместе с ней. Вечером я дал ей немного горячей воды умыться. Воды хватило лишь на лицо. Растрёпанная, худая, она, пожалуй, была слишком красивой, чтобы умереть такой лютой смертью. Умывшись, Ведьма спросила:
— Зачем ты помогаешь мне, монах?
Я ответил, что ей следует называть меня Его Высокопреосвященство. Она сказала, что это не имеет никакого смысла.
— Какая разница, как я тебя называю? Монахи, иноки, священники, муллы, раввины — вы все одинаковы. Верите в кого-то, кто сидит на облаке и грозит пальцем за прегрешения. Чем моя вера в силы природы отличается от вашей? И почему вы так боитесь сатаны?
Признаться, я не готовился к такому повороту. Она была ведьмой, но она же была заблудшей овцой. Стало быть, я мог проповедовать. Я пытался объяснить, что сатана есть враг рода человеческого, но Ведьма сказала, что не верит в сатану, как и не верит в бога.
— Разве можно казнить человека лишь за то, что он во что-то не верит?
Я пытался философствовать о пустоте души, приводил примеры, что незаполненная бочка может служить вместилищем мёда или гнилой воды, но она лишь скалила свои ослепительные зубы, а я словно оправдывался перед ней.
С каждым днём наши беседы становились всё более глубокими и меня стало настораживать, что многие доводы Ведьмы были весомыми и не такими уж безосновательными. Конвоиры менялись, в городах нам давали ночлег и провиант и однажды за ужином мне захотелось принести Розалин кусок пирога.
Она съела его с жадностью.
— Ты мне нравишься, монах. Жаль, что ты старый, иначе я бы обязательно вышла за тебя замуж.
Тут она расхохоталась, а потом печально поглядела на меня.
— Эта дорога — самое лучшее, что у меня осталось. Собеседник из тебя — так себе, но выбирать не приходится. Спасибо, что беседуешь со мной. Остальные только плюют, бросают помои или наслаждаются зрелищем, когда я задираю юбку, чтобы сходить до ветру.
Я пропустил её слова мимо ушей.
— Зачем ты губила людей, зачем заманивала детей в леса, где они гибли от холода, зачем отравляла колодцы, зачем колдовала?
— Что я могу ответить? Знаешь, сколько раз меня насиловали? Я не жаловалась. Да и кому? У меня нет мужа или брата, чтобы защитить. Моим преступлением было лишь то, что я ходила в одиночку собирать валежник. В лесу меня подстерегли, завалили на муравейник и прошлись по очереди. Я была невинна, а от них — заболела и понесла. Только ребёнок не выжил. Потому что болезнь моя была такого рода, что нельзя было и помочиться без боли. А потом ко мне прибежали жёны обидчиков. И набросились с криками и руганью, им тоже стало больно ходить по нужде. Меня выгнали из деревушки в лес, я построила шалаш, но дети приходили и изводили меня, а однажды подожгли сухие ветки и я лишилась даже этого убогого жилища. Пришлось уйти подальше в лес, но они снова и снова выслеживали меня. Разве моя вина, коли кто-то из них заблудился?
— Я не верю тебе.
— Не верь. Другой правды у меня всё равно нет, да она и не нужна на этом свете. Спасибо за пирог. В детстве я всегда мечтала проснуться на подушке, под которой окажется кусок жирного пирога. Не получилось.
Увы, ваш покорный раб притащил ей на следующий день целый пирог и подушку, и даже одеяло.
Чем ближе мы подъезжали к Мадриду, тем откровеннее становились наши беседы.
— Скажи мне, монах. А вдруг окажется, что мы не одни в этом мире?
— Такого не может быть, дитя.
— Я где-то читала, что были времена, когда небесные люди приходили на нашу землю.
— Это ложь и ересь.
— Как и любая сказка.
— Да. Как и любая сказка, но сказка не так опасна. Послушай, где ты научилась читать?
— Теперь это уже не важно. Никто не поверит моей истинной истории.
Однажды я принёс ей несколько книг. Ведьма легко и бегло прочитала названия, она понимала по-французски, читала по-венгерски и даже знала речь англичан. Я был удивлён. Ведьма вернула все книги назад.
— Прости, у меня слишком мало времени. Не хочу тратить их на пустое.
— Это не пустое. Это богословие.
— Тем более. Самый большой знаток в этом вопросе уже много недель подряд развлекает меня разговорами.
— Это ирония?
— Отнюдь. Ты смелый человек, монах. Думаешь, я не замечаю, как смотрит на тебя местное духовенство за наши келейные беседы.
Тогда я вспыхнул, но по сути — она была права. Нам оставалось не более трёх ночёвок, когда она позвала меня к себе после трудного дня.
— Послушай монах. Я не знаю никаких Розалий, Роз, Розмари и Розалин. Но под жуткими пытками я сознаюсь в чём угодно. Не верь моим палачам. И не держи на них зла. Они — заложники этого лютого века. Когда меня сожгут — возьми себе на память хотя бы кусочек пепла. Закопай его в своём саду. Я знаю, что после смерти меня ждёт лишь пустота. Но ты считаешь, что я угожу в когти дьявола. Конец один — нас ждёт разлука. Носиться ли мне в вечной ледяной тьме или кричать от боли в адском пламени — детали сути не меняют. Тем отраднее будет знать, что моя малая частица лежит в саду лучшего друга.
Признаюсь, я расстроился и слёзы заполнили мои глаза. Я отошёл от клетки, но она снова позвала меня.
— Хочешь, я прочитаю тебе стихи? Я их сама сочинила.
Я знал, что слушать ведьм запрещено, но что могла мне сделать эта рыжая девчонка, закованная в кандалы в тесной железной клетке?
— Читай, дитя. И да хранит тебя бог.
Подняв глаза к небу, она прочитала мне стихи, которые, к счастью, сохранились в моих записях.
…В предрассветной поре завывает метель, вьётся вихрями зимняя стужа
Я на снежной перине стелю нам постель, только ты в этом мире мне нужен
Моё сердце, когда перестанет стучать, станет камнем, но не очерствеет,
Не пришлось мою душу с твоей обвенчать, вот о чём я сейчас сожалею
Если будешь хоть изредка ты вспоминать, не меня, но те дни, где мы рядом
Ад покажется раем, любимый, родной, без тебя — рай покажется адом…
Она улыбнулась и робко опустила глаза.
— Слабые стихи. Я хотела посвятить их тебе.
Я был страшно смущён. Ком подкатил к горлу.
— Спасибо, но…
— Не нужно слов. Ты всегда говорил, что можно полюбить человека за красивую душу, теперь я знаю — это правда. И я согласилась бы ещё раз проехать весь путь лишь бы познать это счастье. Теперь мне не страшно умирать.
Я вернулся в свой шатёр, разогнал прислугу и рыдал как маленький мальчик. В груди жгло от боли, жалости и бессилия. Впервые в жизни я не знал, правильно ли поступаю. Я молился Богу, просил его утешить мои слёзы и спасти несчастную душу Розалин. Всю ночь изводил себя жуткими мыслями. Что, если я отправляю на лютую смерть невиновного. Разве мне неизвестно, как выбивают показания из несчастных. Рисунки на теле — единственное неопровержимое доказательство. Что если эти рисунки, несомненно ужасные и богохульные, и есть всё её преступление? Почему слова Розалин не могут быть правдой? Увы, Господь послал испытание, которое было мне не под силу.
Утро было тяжёлым, я совсем не спал и после короткой молитвы отправился к Розалин.
— Наши проводники ошиблись, сегодня до вечера мы будем в Мадриде.
Она пыталась улыбнуться, но у неё это совсем не получалось.
В Мадриде её сразу передали в руки инквизиции. И хотя я занимал высокий пост, обладал обширными связями, моего влияния хватило лишь на то, чтобы вести беседы с несчастной Розалин, которую заставал в камере в виде изрубленного, окровавленного куска мяса, от боли не способного даже говорить. Я сидел рядом, вытирая раны, шептал молитвы, молил Господа о прощении.