Джессика заворочалась, резко отбросила руку Фелпса и ощутимо ударила локтём в грудь. Он тут же перекатился на свою сторону, слушая, чего же такого она бурчит спросонья. Джессика окончательно проснулась, вскочила и ушла в ванную. Его сердце бешено колотилось, едва не вылетая из груди. Вернувшись, полным возмущения, всё ещё сонным шёпотом Джессика спросила:
— Ты в своём уме? Думаешь я ничего не почувствовала?
— Прости. Алкоголь сыграл со мной злую шутку.
— Держи свои пальцы при себе!
Что-то не то было во всём этом разговоре. Чувствовалась какая-то фальшь, недосказанность. Не хватало накала, истинной злости. Словно маленькая девочка обиделась, что кто-то раскритиковал её рисунки.
***
Джессика не спала.
— Налей мне джина.
Фелпс молча наполнил стакан. Джессика выпила залпом. Перегнувшись через Фелпса поставила стакан на тумбочку, задев его по лицу волосами. Фелпс чувствовал дыхание Джессики, она почему-то не спешила возвращаться на свою сторону. Фелпс привстал, думая помочь, но понял, что упирается в её грудь, прикрытую полотенцем. Схватив его за подбородок, Джессика дрожащим хриплым шёпотом промолвила:
— Для всех — между нами ничего не было.
И тут же поцеловала его, отбросив уже ненужное полотенце в сторону.
Они почти не спали в ту ночь. Хотя кровать и не скрипела, но билась об стенку как бешеный жеребец, запертый в тесном стойле. Когда Фелпсу надоели эти стуки, он оттащил кровать подальше от стены, случайно выломав нижнюю доску. Джессика рассмеялась, а за ней и Фелпс не смог сдержать громкого хохота. Кто-то застучал им из соседней комнаты. Они притихли и снова прильнули друг к другу, стараясь быть тихими и осторожными, что было почти невозможным, поскольку оба истосковались по ласкам и всё не могли насладиться друг другом.
***
— У меня плохие вести, мой мальчик. Очень плохие. Враг чуть не проник в наше сердце, я почти лишилась своих сил, чтобы защитить нас. Ты должен принести мне душу врага. Иначе не выжить. Скоро, скоро всё закончится. Я не хочу больше страдать.
Лакус вытирал лоб Госпожи гниющей тушкой выдры, смоченной в студёной воде. Госпожа бредила, у неё был сильный жар. А что, если она умрёт? Что же делать? Что ему теперь делать? Госпожа снова пыталась подняться, он поднёс к её губам чашу с тёплой оленьей кровью, в которую добавил немного желчи енота. Госпожа осушила всё до последней капли, попросив ещё. Упав на подстилку снова начала бредить.
— Знаешь, что такое костёр? После нечеловеческих пыток, когда тело превращено в сплошной нарыв, когда глаза почти ослепли от тёмной, вонючей камеры, когда влажная от крови и сырости солома совсем не спасает от ледяного пола, они приходят за тобой. Вероломный мерзкий старикашка читает молитву. Он просит небеса помиловать твою грешную душу, хотя недавно в ярости кричал, что тебе нет спасения и вечный костёр в аду — единственное твоё прибежище.
Если ты очень сильно смердишь, они окатывают тебя несколькими вёдрами студёной воды, но пить не дают. Упаси тебя высшая сила кричать и спорить. Огромный палач вытащит язык клещами и пронзит его ржавым гвоздём. Он сделает это весьма искусно, чтобы ты не захлебнулась от собственной крови или не проглотила гвоздь. Палачи следят за тем, чтобы ты не разбила голову о стены, не подавилась скудной едой, не задушила себя. О, это подарок, если получится быстро прекратить мучения. Но закончена исповедь, к ошейнику приковывают длинные цепи и тащат тебя прочь из темницы. Перед выходом на голову напяливают карочу — срамной колпак еретика с изображениями дьявола. На улице толпа ликует и беснуется. Ты замечаешь знакомые лица — эта лечилась у тебя от бесплодия, этот просил приворожить первую красавицу. А теперь они швыряют в тебя огрызки и помои. Редкий богач может позволить себе бросить спелое яблоко. Если такое и случается, то начинается такая драка, что становится непонятно — люди ли перед тобой или грязные свиньи. Ты не причиняла им зла. Нет у них на тебя личных обид. Но ты проклята всеми и ненавидима лишь за то, что в ошейнике и колпаке идёшь на костёр. Тебя приковывают к столбу. Иногда обкладывают толстыми брёвнами, строя маленький тесный, твой последний дом. Бывает — насыпают сучьев и соломы, чтобы лишь слегка опалить тебя, продлив мучения. Могут облить смолой. Однажды, кажется это было в Швеции, навалили целую кучу терновника. Я изранила себе ноги, пока добралась до вершины.
Тебя просят отречься от ереси. Редко кого это спасало, инквизиторам нужно лишь твоё раскаяние. Ярко светит солнце, они почти не сжигают в дождливые или снежные дни. Толстый столб пропитан «египетским маслом», чтобы выдержать подольше лютый огонь. Слова приговора бесят тебя, приводят в жуткую ярость. Если бы не толстые цепи, магистрату, судьям и палачам пришлось бы худо. Всё — сплошная ложь. Все обвинения выбиты под жуткими пытками в кровавом бреду. Костёр лениво начинает лизать охапку сена или тонкие сучья. Словно противясь дьявольской воле палачей, он тухнет, тлеет, не хочет разгораться. И обязательно какая-нибудь милая старушка, невинное дитя или беременная селянка прорвутся через строй солдат и подкинут птичье гнездо, пух или просто ворох сухой травы, чтобы подкормить костёр. О, как я ненавидела таких «доброхотов». Клянусь, я ненавидела их больше своих палачей и даже судей. Я старалась запомнить эти добрые, смиренные лица. А потом, вернувшись, обязательно мстила. Мстила страшно, жестоко, неотвратимо — и палачам, и инквизиторам. Но прежде всего я изводила тех, кто помогал костру гореть.
Костёр пылает. Огонь ещё где-то внизу, а ноги уже покрываются волдырями. Разрывая сухожилия, ты стремишься подтянуть их как можно выше. Но нет, пламя начинает пожирать тело. Плюнь в глаза тем, кто врёт про кожу и нервы. Кто-то придумал небылицу, что стоит коже сгореть, как казнимый перестаёт чувствовать боль. Ерунда и ложь. Боль будет преследовать тебя очень долго. Сначала от боли ты изломаешь свои пальцы, потом раскрошишь зубы, искусав перед этим язык, губы и щёки. Самая жуткая боль наступит тогда, когда начнёт кипеть костный мозг и кровь в жилах. Огненные потоки будут пульсировать в теле, сжигая тебя изнутри. А затем — огонь прорвётся наружу. Только ты его уже не увидишь. Глаза очень быстро высохнут, ослепнут, а потом и лопнут, с шипением заливая обожжённые щеки. Уже нечему гореть, а ты ещё жива. Все чувства давно покинули тебя лишь темнота и адская, ни с чем не сравнимая боль. А потом — ты словно проваливаешься в глубокую яму. Может быть это твой скелет рассыпается в прах, а может — душа, наконец, расстаётся с телом.
Но я не верю в душу. Если меня снова сожгут, мой мальчик, если в этом гнусном мире до меня доберутся враги — слушай и запоминай. Собери всё, что от меня осталось. Подкупай палачей, слуг, чернь. Делай что угодно, но разыщи хотя бы один сустав. Если же не осталось ни косточки, собери пепел. Ближе к концу казни жирной чёрной сажей он полетит во все стороны. Не зевай, собери немного в ларец из благородного металла. Всё, что удалось спасти — закопай на кладбище. Если повезёт спасти череп и кости — я вернусь очень быстро.