Оторопев на мгновение, Сергей хватает следующий ящик и несет его на удивление легко.
— Постой, братка, — говорит шофер, — эдак ты до утра корячиться будешь. Кто ж на руках таскает… «газетку» постели, да крюком.
— Какую «газетку»? — сдерживая ярость, считая, что над ним издеваются, спрашивает Сергей.
— Ну… мосток, — поясняет шофер.
— Какой мосток? — все еще недоверчиво спрашивает Сергей.
Шофер выходит на крыльцо, шурует валенком, расчищая снег, и появляется длинный и узкий железный лист. Сергей бросается помогать, и вдвоем они соединяют «газеткой» порог двери и машину. Валентин Григорьевич берет один из крюков, которые валяются в углу, цепляет всю пирамиду, тащит ее по наклонной железке, подводит к другим ящикам и говорит:
— Так вот примерно. Шапку-то надень, а то опять приемщика искать придется.
— Сползает, — словно извиняясь, отвечает Сергей.
— А уши подними, завяжи — крепче сядет.
Сергей торопливо выполняет совет.
— Давай, начинай помалу.
Таскать крюком намного быстрее, но не легче, и через некоторое время Сергей вдруг замечает, что давно уже считает от единицы до десяти, от единицы до десяти… «Так и свихнуться можно», — думает он.
Но почему, ради чего он должен терпеть такую пытку, да еще каждый день?! Увольте… Решено — он больше здесь не появится. Ни за какие деньги. Пускай хоть сдохнут эти бутылки!
Мысль пришла, как открытие, и Сергей уцепился за нее, порадовался своей сообразительности, ему даже легче стало таскать проклятые пирамиды. И, раскручивая, обсасывая эту мысль, он с явным удовольствием думает о собственной жизни, в которой не будет вот этой комнаты, этих гремящих ящиков, а будут заботы более спокойные и привычные — несчастная любовь, например… А ящики, ладно, он даже прощает им, что они появились однажды. Ведь он не какой-нибудь неженка, и когда надо — может потерпеть. Может, но не каждый же день…
Сегодня он честно будет мучиться до конца, хотя мог бы плюнуть и уйти, вполне мог — что, его расстреляют, что ли? А маме он найдет, что сказать, мама поймет, на остальных — плевать. Он и знать их не знает, а самолюбие и все такое — переживет. Какое к черту самолюбие, если пальцы не гнутся?! Потом, когда решение окончательно утвердилось, потеряло свежесть и остроту, Сергей, вконец измотанный борьбой с ящиками, утрачивает чувство реальности.
А пирамиды с поллитровыми бутылками оказались тяжелее, чем с литровыми, потому что их по двадцать штук вместо двенадцати в каждом ящике. Ящиков этих больше, потому что бутылки ниже литровых. Кефир. Варенец. Простокваша. Ряженка. Сливки.
— Еще одна, — говорит шофер…
— Последняя, — говорит шофер…
Все. Нет больше ящиков, и Сергей удивился. Кажется, будь здесь еще одна полная машина, он, так же бездумно, с напряжением уже неощутимым, разгрузил бы ее.
Сергей кладет крюк на место, снимает рукавицы, надевает шарф, потом достает платок, вытирает пот и сморкается. Садится на флягу и тупо смотрит на красные горящие ладони, на скрюченные пальцы, прислушивается к боли, блуждающей в спине, в плечах, особенно правом. И наконец-то сознает — он разгрузил машину!..
Сергей вздыхает и сразу чувствует — устал. Однако с ужасом вдруг понимает, что сейчас ему отдыхать нельзя, что мучения не окончены — ведь надо еще проделать массу глупых и утомительных дел: запереть дверь, дойти до дома, умыться, постелить постель…
— Ну как, братка, подустал?
Сергей трясет головой, прогоняя наваждение…
— Есть немного, — признается он.
— Не беда, кефирчику тяпнем — полезно.
Валентин Григорьевич берет бутылку кефира, срывает бумажку, глотает и дает Сергею. Тот приканчивает ее вторым глотком, а шофер ставит бутылку на место.
— Теперь арифметикой займемся, — говорит он, — Фроловна просила объяснить тебе всю премудрость.
Шофер толкует, как заполняются бумаги, а Сергей следит за цифрами, слушает, пытается понять, ничего не понимает, но поддакивает и только поражается обилию писанины. Единственное, что он усваивает: на машину положено две бутылки «боя», значит, на законном основании можно списать две бутылки — одну шоферу, другую приемщику, если, конечно, нет ни одной разбитой. Но если и разбились, все равно одну — шоферу, другую приемщику, тоже по закону, только неписаному, по этому же закону можно брать любой сорт молока, но сливки — нельзя. «Неприлично», — поясняет Валентин Григорьевич. И время шоферам — прибыл-убыл — надо проставлять не меньше двух часов: «Тебе-то без разницы…»
Еще приемщик должен написать расписку шоферу, и Сергею это неожиданно понравилось. В общей сложности он расписался пять раз. Приятная, оказывается, штука — расписываться…