Ее волосы были янтарного цвета и напоминали павшие на землю осенние листья. Пахли липовины и разливались ручьем на ее голове, закрывая ее милое личико. Она часто характерным движением одной руки поправляла их и тогда открывались ее пестрые, весенние зеницы, всегда улыбающиеся. Спокойная, мягкая и теплая.
Я украдкой взглянул на нее, и понял, что на этот раз не отпущу.
Вместе с ней ко мне переехал и Сам. Самуил. Шестилетний мальчик, немножко странный. Редко разговаривал и ни к кому не приставал, потому что постоянно был чем-то занят. Я часто задумывался, пытался разгадать это. Что-то необыкновенное в нем есть. В конце концов он меня раздражал. Нет, не раздражал. Я сам на себя сердился за то, что не любил его. А может не научился как? Разве можно в незрелом, неопытном маленьком человечке вместиться столько живучести, несокрушимости, уравновешенной силы?
Сам любил садиться в кресло-качалку. Располагался в нем как куколка в коконе, в эмбриональной позе, и рассматривал старые журналы „National Geografic”. В яркие солнечные дни, когда свет из окна падал на глянцевые странички они отражались на прозрачную, шелковую кожу его нежного личика и танцевали под виртуозную музыку Шопена, которую он любил слушать засыпая. Изумрудно-зеленые джунгли Амазонки сверкали в его глазиках. Желтой песок сухой Сахары золотил его щечки. Его мягкие губы чуть-чуть вздрагивали, носик расширялся и наполнялся ароматом, когда Сам смотрел на болгарскую долину роз. Потом его глазоньки менялись словно бирюзовые жемчужины от воды альпийских рек, а вершины гор, покрытые искрящим белым снегом, блестели на его жемчужные зубки. Часами невидимый художник писал изумительные картины на чистой бумаге пока все его тело не начинало светиться. Проглотив огромные куски чарующей красоты природы, Сам осторожно спускал ноги на пол, вынимая их из-под своего хрупкого тельца похожее на бабочку и отправлялся к придиванному столику где лежали альбомы для рисования.
Расставлял карандаши на столе аккуратно и мне всегда казалось, что передо мной радуга переливающихся красок. С обожанием молодой творец подбирал самый нужный ему инструмент и начинал создавать. В эти моменты ни с кем не разговаривал, нырял в иной мир, далекий, интересный и непостижимый для нас. Жил в тишине и слышал только себя.
Обычно рисовал по памяти, но иногда добавлял детали и они одухотворяли его картинки. Обожал пингвинов. С глазками, с улыбками и всегда втроем. Выглядели они очень мило. И еще много плавающих рыб, покрытыми очень мелкой чешуей, с игривыми хвостиками заполняли его иллюстрации. В отличие от других детей – маму, папу не увидишь на его карточках. Никогда не изображал горы, только одинокий, гордый пик. Мне очень нравилась одна открытка. Разветвленное дерево темно-коричневого цвета, деревянный пень, на пне птичка – малиновка. Ее грудь окрашена карминово красным цветом. На ее ножках видны когти, которыми она крепко прикована к древесине. И пела она, раскрыв крохотный ротик, так пела, что иногда можно было ее услышать.
Однажды вечером я вернулся раньше обычного. Застал Любу и Самуила в гостиной на диване. Сам сидел на коленях у мамы и заколдованный слушал ее мелодичный, ласковой голос. Рассматривали старые пожелтевшие фотографии.
– Смотри. Здесь мой дедушка. С ним моя мама, твоя бабушка. Она рассказывала мне как сама сшила моей маме то красивое, нарядное платье. Я даже его видела. Где-то дома оно долго хранилось. Может поищу… Какие смешные косички у твоей бабушки. И глаза у нее огромные, как будто хочет проглотить весь мир… Видишь вот мужчина с аккордеоном. Он долгие годы играл на центральной площади. Потом передал его своему сыну. И сын тоже играл. Я его видела…Сына его… Наверное не сыто жили тогда, но счастливо… А мне еще нравятся эти две женщины, по другую сторону улицы. Изысканные. Их платья похожи на счастливо улыбающиеся песочные часы и юбки похожие на колокольчики, танцуют под музыку того самого аккордеона. Ножки красивые, еле-еле касаются земли. Идут, машут руками и ветер разбрасывает их волосы… Лето, солнце…
Как мадонна с младенцем выглядела Люба. В эту минуту я уже знал, что здесь, с ними был мой дом. Дом, куда хочу возвращаться. Дом, где уже не снились кошмарные сны, где я ощущал себя защищенным.
Зазвучал Шопен и Люба унесла полусонного мальчика в его комнату и уложила его в кровать. Наверное вздор какой-то, но Люба верила, что дети лучше воспитывать окружая их гармонией и волшебством. И вот, придумала она такой ритуал. Пять минут спокойной музыки перед сном.