- Значит, пересели терцы с коней на железных птиц?
- Пересели, - во все зубы улыбается капитан, засовывая в тумбочку старика апельсины, сыр, флакон зеленого румынского коньяка - был праздник 7 Ноября. Сверху поставил две банки меда. Смеркалось. Тусклый дневной свет, пройдя через мед, упал золотыми короткими лучиками, будто светильники вспыхнули - сгущенное солнце.
Николай увидел на тумбочке деда специальный астрономический журнал, удивился:
- Ты что, Спиридон Васильевич, не в космос случаем собираешься? - И кивнул на журнал.
- Это не мой, вчера один выписался из палаты и оставил нам читать, а так я выписываю кавказскую газету. Но, сказать тебе, Коля, интерес у меня большой, и я в этом деле кумекаю.
- Вроде ты без образования.
- Не скажи. Я в реальном училище учился. Но больше учился натурально, от жизни. В лагере я пилил лес с одним ленинградским астрономом. Слабый был старичок, навроде меня нынешнего, приходилось тянуть пилу за двоих, зато он мне такие картины рассказывал про небеса, планеты и разные... как же он говорил?.. миропостроения, ага! Видно, у него большой спор шел с его научным начальством, в Ленинграде, он будто бы доказывал, что можно лететь на звезды, а над ним, понятно, надсмехались. Пробевал он и мне толковать я ему тоже надсмешки строил. Не знаю, где его косточки, а я дожил: наш, русский, полетел к звездам. Ты, чудом, не слыхал: не из казаков он?
- Нет, мужик, - смеялся Мирный и тут же приврал или предположил от себя: - Слыхал я от одного человека, близкого к тем звездам, что есть в отряде космонавтов и казаки, и будто готовят их в особо дальние полеты, на край Вселенной, мироздания.
- Долетят! - убежденно сказал Спиридон.
Казакам не привыкать сражаться в дальних странах - прадеды выплясывали с парижанками, крестили язычников-индеян в прериях Русской Калифорнии, в Китае чай пили и в Стамбуле детей оставили.
- Это уж точно! - подтвердил Николай.
- Ну, и слава богу. Покажись без халата.
- Врачи ругаться будут.
- Хрен с ними!
Полюбовался погонами и орденскими колодками в шесть рядов. Похвалился и своими наградами. Тайно от медперсонала выпили крошечный пузырек.
- Надолго?
- Да, я тут назначен горвоенкомом.
- Дело. Деды твои тоже ходили в атаманах. А помнишь, как мы тебя высекли, что ты красным сено возил?
- Это не меня, я ведь родился в двадцать седьмом году.
- Эге, запамятовал я! Видать, смертушка привязывает коня у моих ворот!
- Что ты, Спиридон Васильевич, еще не стар!
- Смерть не за старым - за поспелым!
- Поправляйся, на охоту пойдем, я и ружьецо припас славное.
- Спасибо, Коля, пойдем обязательно.
От капель коньяку и встречи Спиридон захмелел, раскраснелся, запел старую терскую песню. Из соседних палат подходили больные, сестры, слушали далекую, но понятную песню - обломок величественного духа первых поселенцев Кавказа. Давно не доводилось петь. Старик сильно расстроился. Сестра уложила его, сделала укол.
- Отдыхай, Спиридон Васильевич, я на днях забегу.
- Забегай, Коля... А знаешь, как по-испански хата? Как и у нас: хато! - радовался Спиридон знанию испанского языка.
На миг Спиридон забылся. Вдруг вскочил, позвал:
- Денис? Денис Иванович!
Инвалиды недоуменно переглянулись - ведь капитана он называл Николаем.
- Входи, не прячься, Денис, я видал тебя за дверью!
Инвалиды укладывали старика.
- Нет, господа казаки, ко мне гость дорогой пришел, хлеб-соль на турецкой границе ели, трубочку одну на германской курили. Мы с ним выпьем ради праздника.
- Заходи, товарищ Коршак!
Дверь не открывалась. Глаза Спиридона прояснились Он предложил выпить соседям по койке - отказались. Выпил один.
И упал, как лист с дерева, без крика и мольбы, неотвратимо и легко.
Мирный еще не дошел до конца квартала, убранного в кумач, как его нагнала молоденькая санитарка.
- Гражданин! Товарищ военный! Стойте! - подбежала и, не отдышавшись, сказала: - С вашим родственником удар!
Лунной ночью тело везли из часовни на колхозном грузовике. Вскрытие, показало: разрыв сердца, или, по-нынешнему, инфаркт миокарда. То и дело грузовик останавливался возле старых хат. За рулем сын Дмитрия Есаулова, инженер, приехавший на праздник домой.
Встречая грузовик, издали запричитывала Фоля, провожающая мужа на последнюю ссылку - за речку Невольку. Дочь Елена всхлипывала, голосить надо уметь, это целое искусство, старомодное, и нельзя ей сильно переживать - она опять родила, пятого, и молоко может броситься в голову. Временами посматривала в хозяйственную нейлоновую сумку - расчудесные купила танкетки, дешево попались, хотя подруга и пугала ее: дешевая рыбка - поганая юшка!
Местная газета поместила извещение о смерти "партизана Великой Отечественной войны, кавалера орденов Советского Союза и полного георгиевского кавалера". Хоронил его колхоз - самая богатая организация станицы. Затрат председатель не жалел. Постояв в почетном карауле, Дмитрий Глебович спешно погнал свою "Волгу" куда-то, уехал. Тело для прощания выставили в красном уголке клуба. Стали прощаться - последнее целование.
- Один я от нашей присяги остался, - бодро сказал старик Игнат Гетманцев и отошел, дал место другим.
- Хитрое дело, - сказал один станичник, простившись с покойным, было три брата, все померли, а жены у всех целые!
На длинных худых ногах приковылял дедушка Исай, старинная серебряная монета, уже не ходячая, годная лишь для музея. Он носил бороду тогда, когда покойник играл еще в бабки. На ощупь поцеловав бумажную ленту с инициалами Иисуса Христа на лбу мертвого, строго, как к живому, обратился:
- Ты что же это, соловей залетный, без очереди заскочил? Я ведь должен давно, уже и приготовил меня господь - ослепил. Ну, теперь не задержусь. Поклон нашим передавай. Режьте там райских баранов, гоните вино в виноградниках господа, стелите бурки на горах Синайских, ждите меня на пир-беседушку.
Мария в эти дни болела. Узнав о смерти Спиридона, встала через силу. Смерти уже не потрясали ее - скольких похоронила! Но на похоронах не жалела себя, шла в любую стужу и грязь хоронить родных или знакомых. А сама уже как сухой листик, который вот-вот упадет с дерева. Вновь худая, как в детстве, качалась она былинкой за гробами станичников.
Дул пронизывающий ветер, летел холодный туман. Дмитрий просил мать сесть в теплый колхозный автобус, а еще лучше в его председательскую "Волгу". "Да то как же! - сказала Мария. - Я пойду пеши, за гробом!"
Но в похоронах ей пришлось участвовать в качестве главного действующего лица. Не успели вынести гроб Спиридона, Мария упала кровоизлияние. И пока Спиридон ждет ее, чтобы двинуться вместе в обитель праха, мы расскажем последний жестокий рассказ из жизни Марии Федоровны Синенкиной, в замужестве Глотовой и Есауловой.
С семи лет приученная к одной жестокой добродетели - работе, она и на пенсии продолжала трудиться, живя своим двориком, в бабьем платочке, с черными жилистыми руками. Две кошки у нее, собачонок, куры, гуси. Землю при доме засевала редькой, луком чесноком. Вставала затемно, копала, полола, поливала, на тачке везла на рынок. Целый день как в колесе. Все доходы тратила на внуков, баловала их подарками, отсылала деньги тайком от Митьки в Москву да в Ленинград, где внуки учились или делали вид, что учатся. А однажды и пенсию пришлось отослать и в долг взять деньжат - одна внучка вознамерилась посетить сразу три демократических республики, раскошеливайся, бабка!
Вечерком выпьет две-три чарочки домашнего винца - из варенья гнала, посмотрит чуток телевизор и спать - вставать до звезды, когда уже гуси, самые ранние жители утра, требуют корма. Удивлялись двужильности тети Маруси, часов по шестнадцать ургучает летом и - ничего, не гнется. Соседский фельдшер, сам восьмидесяти семи лет, говорил: "Потому и не гнется, не падает, что ее хомут держит. Хвороба за семь верст таких обходит". Славилась по станице квашеная капуста тети Маруси, соленые помидоры, моченые яблоки у нее "вышний", божественный сорт. И вот случилось: подпала ее хата под снос - решили дом тут многоэтажный строить. Бабка расцвела: "На этаже буду жить, а спать на балконе, вот!"