Вон он куда гнет, сиволапый! Конец года - время сватовства, сговоров. Хмельные казаки куражились. Мужитве лестно породниться с кавалерами его величества, а что толку с этого кавалерам! Богат мирошник, черт крюком не достанет. Это резон, но стыду не оберешься. В окно выглядывала невеста, хромая Раечка, - три жениха во дворе, но ей люб один, Глеб. Мать спешно жарила картошку на отборном жиру.
Самогон рождал нежность в суровых душах. Заливал завет отцов не смешиваться с мужиками, не позорить казачьи роды. Глеб во хмелю мрачнел, Спиридон делался веселым, а Михей говорливым и добрым - то без пряжки домой придет, то без шапки: подарил по пьянке. Гуляки уважительно подкладывали друг другу соленые огурцы, ломти сала, величали по имени-отчеству. Пигунов угадывал мысли братьев:
- С красы воду не пить!
- К т о в д о м с н о х у в о з ь м е т, т о т с а м п о в е с и т к о л о к о л н а х а т у! - не сдавался хорунжий, поглаживая шашку.
- Райка сроду как в рот воды набрала, - уговаривал мельник. - По ремешику ходить будет и другому дорогу давать!
- Совет в семействе важен! - добродушно поддакнул мельнику урядник, Михей Васильевич.
- П у с к а й о н а г о р б а т а - ч е р в о н ц а м и б о г а т а! - сыпал прибаутками Трофим Егорыч. - К р а с и в а я - н а г у л ь б и щ е, д а с к а ж е т: д а й-к а р у б л ь е щ е, у р о д с н о п ы в я з а т ь!
- М у ж л ю б и т б а б у с х а т о ю!
- А б р а т с е с т р у - б о г а т у ю!
- А з я т ь - т о т л ю б и т в з я т ь!
- Мы вот со Спирькой еще неженатые! - набивал цепу Михей, понимая, что метит Трофим на Глеба.
- Значит, сроки не вышли, - бубнил мужик. - А кому вышли? Глебу Васильевичу!
- Чего даешь за девкой? - напрямик спросил Спиридон.
- Юбок шерстяных шесть, - загибает кургузые пальцы коренастый и рукастый, как пень и коряга, Трофим. - Шелковых восемь, кашемировых четыре, три одеяла на вате, двадцать подушек на пуху...
- Это сундук, небель, а хозяйская часть? - припирает к стенке мужика хорунжий, чтобы отвязаться, хотя выпить еще не грех. - Девка-то одна!
- Свои люди, родное дите не обижу - все отпишу посмерть.
- Соплями изойдешь, пока ты скопытнешься, - отодвигается хорунжий и смеется, заразительно блестя глазами с просинью. - Разве что порошки подсыпать!
- Пару коней, корову, фургон новый!
- Мягко стелешь, Трошка!
- Мельницу новую ставлю зятю! - бросил Пигунов главный козырь, ослепив Есауловых.
- Заводы, мельницы, капиталы - погибнут! - к чему-то сказал урядник. - Камень на шее - твоя мельница. - И спохватился: - Как, Глеб?
- Матерю надо бы спросить, - выдавил Глеб. - Не казаки ведь они...
Когда-то Михей сильно подозревал, что и мужики такие же люди. Теперь же втайне даже ставил мужиков в первый ряд - кормильцы и страдальцы России. Надо уравнять всех.
- То-то и оно, что не казаки! - вставил хорунжий.
- Замолчи! - перебил его урядник. - Как скажем, так и будет, я пока за отца!
Это Спиридон признавал. И братья сказали Глебу, распаляясь шуточно-пьяным гневом:
- Довольно тебе, сукину сыну, кобелевать! Пора за ум взяться. До службы еще год, в масле попландаешь, коренья пустишь. На коней, фургон крашеный, мельницу бумаги делать сразу у нотариуса. Девка смирная. Чего тебе, черту, надо? Со старообрядками по садам гойдать? Или, может, помидорами будешь торговать с ней, Синенчихой? Не выйдет! Не вороти рыло! Сватать от нас пойдут тетка Лукерья и дед Исай - охочи они на свадьбах чины блюсти, знают, как в старину женились! Да и то, зима подходит, чем заниматься будем? И думать не моги отказываться - ноги повыдергиваем!
"Мельница!" - отрезвел Глеб, только тешивший сердце пьяным разговором, - ему известна уже его жена. Рядом со старой мельницей Пигунов задумал ставить новую, и не каменку, а вальцовку. Жирный кусок - сразу в первые люди. А так век тянись - сбоку сапог проходишь. Любовь отдавать жаль. Жаль и мельницу. И Глеб ответил так:
- Молод - погожу, опосля службы видать будет.
- Бугай бессовестный! - укорил Спиридон Васильевич, хорунжий. Матери в хозяйство помощница нужна, а он - погожу! Если бы мне не отделяться, я бы ради матери сам женился! - И загнул по-польски: - Скурве сыне! - И пояснил по-русски: - Б...ские дети! - На службе научился от влюбленной в него полячки Эвелины.
- Женись своей волей, что мужики, что казаки - тесто едино! - взял за грудки Глеба Михей Васильевич, урядник.
- Какой же это волей! - отнекивался Глеб.
- А то неволей, как в старину, поженим! - пригрозил хорунжий. Свяжем, как коновалы поросенка, и повенчаем!
- Сами и женитесь! - уперся Глеб, избегая тоскующего взгляда Трофима, и испугался - им мельница. А прикипела уже она к его бедовому сердцу. И замолчал, перекладывая ответственность на братьев. Знал, что мать не согласится на мужичью свадьбу, с Марией и то неладно - старообрядка! И резануло по сердцу: Федька утром передавал слова Марии встретиться на углу, чтобы наметить час, когда Есаулиха придет к Синенкиным договориться о свадьбе на Николу-зимнего.
До вечера еще время есть, и Глеб продолжал бражничать с хозяином и братьями, благо и новый гость подошел, дедушка Афиноген, славный песенник.
- Здорово, ребята! - есаульским покриком приветствовал он сидящих на колоде. - Чего шумите?
- Жениться надумали, Афиноген Павлович! - ответил Спиридон.
- Жениться не напасть, - женатому б не пропасть! А я тебя, голубь, давно поджидаю.
- Есть? - вскинулся Спиридон, сразу забыв о свадьбах.
- Ага.
- Эх, бумаги нету, - схватился за карманы хорунжий.
- Райка! - крикнул Трофим. - Бумагу и перо! Живо!
Ровно по воздуху, принеслась Райка. Спиридон взял у нее тетрадку и огрызок карандаша. Записал со слов дела песню. Отошел в сторонку, глянул на захолодавшее небо, на тучи, медленно наступающие на синеву, - нашел мстив! Схватил стакан, выпил и, держа слова перед глазами, запел:
Только я распилась,
Только разгулялась,
А мой муж-соколик
Домой приезжает.
А я горевати:
Куда гостя девати?
Я его в окошко
В окошко не лезет,
Я его под лавку
Войлочком накрыла,
Сенцом притрусила.
А муж жене говорит:
Жена моя, женушка,
Белая лебедушка,
Что у тебя под лавкой
Войлочком прикрыто,
Сенцом притрушено?
Ой, муж-муженек,
Глупый твой разумок,
Серая овечка
Барашка окотила,
А этого барашка
До трех дней не смотрят.
Вот прошло три денечка,
И муж жене говорит;
Жена моя, женушка,
Белая лебедушка,
А где ж тот барашек,
Что три дня не смотрят?
(А это был не барашек,
А Скрыпников Николашек!)
- Снова! Снова! - закричали подошедшие на песню помольцы, чьи телеги стояли в дальнем углу двора.
А Трофим Егорович казенную бутылку отколупывает.
У Синенкиных своя баталия идет: Федор не прочь породниться с Есауловыми - люди видные, но сам называться не пойдешь. Есаулиха вроде обещала Насте прийти на сговор - никого нет. Пьяных братьев Федька видал на мельнице, а там тоже невеста. Сколько можно, ждали.
Тут, как на грех, сваты приехали - с Генеральской улицы! Правда, сам жених Петр Глотов, гребенской казак, жил на хуторе, а дом его, доставшийся по наследству, на курсу господа занимают. Глотовы фамилия известная, брат Петра чихирню держит. Но жениха Синенкины в глаза не видали. Услужливые языки донесли: чином сотник, лет сорок два, при капиталах - винодел, с лица тощеват, плюгавенький, белоглазый, чуб вьется, как наплоенный, но тем чубом он достанет невесту лишь до плеча.
Пока сваты сидели в горнице, Мария в амбаре бухнулась в ноги отцу, призналась в любви с Глебом до венца. Федор снял с поперечины вожжи и полосовал дочь до крови. Она ловила губами его руки, целовала их, зажимала себе рот, чтобы в хате не услыхали крика.