— Вот попираем колоду и хвалимся, что мы…
— …пойдем на Англию мстить за нашего отца, — сказал Хальвдан.
— …захватим короля Эллу и замучаем насмерть за гибель Рагнара, — пообещал Убби.
— …поразим всех королей английских и покорим их страну, — поклялся Сигурд Змеиный Глаз.
— …обрушим мщение на черных воронов, Христовых жрецов, которые подсказали про орм-гарт, — добавил Ивар.
Они закончили хором:
— А если мы отступимся от этих слов, то пусть нас отвергнут с презрением боги Асгарда и пусть мы никогда не примкнем к нашему отцу и предкам в их обители.
Когда они договорили, прокопченные балки «длинного дома» содрогнулись под ревом четырехсот глоток — ярлы, нобли, шкиперы и кормчие всего пиратского флота бурно выражали одобрение. Окрест простолюдины повысыпали из своих лачуг и ночлежек, пихая друг дружку в волнении и предвкушении, — они узнали, что судьбоносное решение принято.
— Ну а теперь, — грянул Змеиный Глаз, перекрывая гвалт, — выставляйте столы, несите скамью! Никто не наследует отцу, пока не выпьет погребального эля! И мы будем пить, как герои саг, справляя тризну по Рагнару. А поутру призовем каждого человека, снарядим все корабли и пойдем на Англию, чтобы там нас запомнили навсегда и никто не укрылся! Но сейчас — пейте. А ты, чужеземец, садись к нам на скамью и расскажи еще о нашем отце. Тебе найдется место в Англии, когда она достанется нам.
Вдали от тех мест лежал на соломенном тюфяке смуглый юноша, пасынок Вульфгара. Сырая почва Эмнета еще дышала туманом, и Шефа защищало от сырости лишь старое тощее одеяло. В добротном же бревенчатом доме его отчим разлегся в покое и сытости, а то и любовной неге с матерью юноши, госпожой Трит. Альфгар тоже почивал в теплой постели в горнице по соседству с родительской спальней; спала и Годива, дочь наложницы от Вульфгара. По возвращении Вульфгара домой все они до отвала наелись жареного и пареного, печеного и перченого — гусей и уток с болот, миног и щук из реки.
Шеф набил живот пустой кашей и отправился в свою одинокую хижину возле кузницы, и там единственный друг перевязал ему свежие раны. Теперь парень качался на волнах сна. Если это был сон.
Он видел поле где-то на краю земли, освещенное лишь закатом. На поле лежали бесформенные груды ветоши, костей и шкур; белели черепа и ребра среди истлевших роскошных доспехов. Повсюду среди куч разбойничали птицы — огромные, черные, они яростно долбили клювами пустые глазницы и терзали суставы в поисках костного мозга или ошметков мышц. Но тела были уже много раз обглоданы, кости высохли; птицы раскаркались и набросились друг на дружку.
Затем они прекратили свару и стянулись к четырем черным птицам, стоявшим особняком. Прислушались к их карканью, еще более громкому и грозному. Затем вся стая взмыла в пурпурное небо, где выстроилась в круг, после чего медленно слилась в единое существо и устремилась прямо к нему, к Шефу. Вожак несся на юношу, и тот видел немигающие золотые глаза и клюв, нацеленный в лицо. Отпрянуть не удалось: он не мог шевельнуться, что-то крепко удерживало голову; он ощутил, как черный клюв глубоко погрузился в мякоть глазного яблока.
Он пробудился с воплем и вскочил с тюфяка. А придя в себя, завернулся в ветхое одеяло и всмотрелся в болотный рассвет через дыру в стене.
— Что случилось, Шеф? — спросил с подстилки его товарищ Хунд. — Чего ты всполошился?
Юноша ответил не сразу. Слова вырвались карканьем — он сам не понимал, о чем говорит:
— Вороны! Вороны летят!
Глава 3
— Ты уверен, что высадилась сама Великая армия?
К злобе в голосе примешивалась робость. Вульфгару не хотелось верить столь худой вести, но он не решался прилюдно спорить с гонцом.
— Сомнений нет, — ответил королевский тан Эдрич, доверенный слуга Эдмунда, короля восточных англов.
— И ею командуют сыновья Рагнара?
«А вот эта новость, — подумал Шеф, сидевший в глубине помещения и ловивший каждое слово, — еще страшнее для Вульфгара».
Оповещенные посыльными, в господский дом набились все фримены Эмнета. В Англии фримен мог лишиться всего — обычного права[7], права на землю, семейного права, — если не подчинялся законному призыву к оружию. Но зато в преддверии войны он мог участвовать в связанных с нею публичных обсуждениях.
Другой вопрос — имел ли на это право Шеф. Но ему еще не надели рабский ошейник, а фримен, что стоял в дверях и отмечал присутствие и отсутствие, был должен юному кузнецу за починенный плужный лемех. Этот человек с сомнением хмыкнул, взглянул на меч в потертых ножнах на боку Шефа и решил не перечить.